Читать интересную книгу Цветочный крест • Потешная ракета - Елена Колядина

– Ой, матушки мои, да ведь аз с разбойником тебя спутавши, – плеснула рукой Феодосья.

– Спутавши? – недоверчиво переспросил леший. – Выходит, аз дондежи не помру?

– Нет, пока не помрешь, – заверила Феодосья. – Я про другого разбойника говорила, не про тебя.

– Девки, – крикнул леший, скатился под сосну, на подстилку из мха, и пустился в коленца, треща валежником и давя мухоморы. – Живем!

Русалки захохотали еще рьянее.

– Феодосья, а ты чего здесь долбишь?

– Домовину себе готовлю.

– Никак помирать собралась? – заинтересовалась компания.

– Истинно.

– Ну чего ж, дело хорошее. А как преставиться надумала? Удавиться али это… серпом по дышлу? – деловито спросил леший.

– Это уж как смерть решит.

– Нашла, на кого положиться, – укорил леший. – Она тебе решит!.. Тяп-ляп, спустя рукава. Давай мы тебя придушим? А перед тем погуляем! Со звоном!

– Али утопим, – предложили русалки. – Но только опосля плясок, песен и блуда. Помирать, так с гуслями!

– Спасибо вам, жители лесные и речные, только аз перед смертью те муки приму, какие мне Господь предписал, – вежливо, но твердо промолвила Феодосья.

– Послушайся нас, предпишет он тебе скуку смертную, – наперебой зашумели русалки. – Помрешь от болезни али от мора – тьфу! То ли дело напиться до смерти!

– Али уетись вдребезги! – вскрикнул леший. – А если что, я ведь и на женитву согласен.

Феодосья покачала головой.

– Ну как знаешь! Пошли, девки, там у меня мухоморы настояны.

– Дудку не забудь, – завопили русалки.

И вся гульба ринулась вглубь леса, в сторону озера – предаваться злострастию.

– Вот же блудищи, вот шишка женнонеистовая… – вздохнула Феодосья. – Срам! Титьки с решето, и хоть бы прикрыли какими ветками али травой.

Проводив шум гульбы, она взмахнула топором и ожесточенно ударила по колоде.

Раздирая в кровь руки, не помня себя, Феодосия наконец выдолбила подобие корыта. Примерилась, улегшись в колоду. Лежа в домовине, Феодосия посмотрела на небо, надеясь увидеть мерцающую звездочку – ее Агеюшку, но твердь небесная оказалась наглухо затянутой тучами. А может, это сосны сомкнули свои натруженные ветви. Лишь в зеницах Феодосьи от натуги переливались синие маслянистые всполохи, похожие на перья голубя. Голубь напомнил Феодосье Святого Духа. Она вскочила и, с придыханием, молясь, потащила колоду к избушке. Вернулась за второй – крышей ее домовины, дотащила и ее. Впрочем, осилить перемещение второй колоды Феодосье помог леший: ежели бы Феодосья внимала окружающему, то услышала бы, как, весело кряхтя и подбздехивая, лесовик подхватил волочащийся по земле комель и пронес его на шишковатом плече до избушки отшельницы. Оказавшись возле своего виталища, Феодосья встала над гробом, растрепанная, как куделя на прялке, с окровавленными руками, радостная и ликующая. В прорехах плетеных дверцы и ставеньки мерцал огонь очага, на лежанке спала смерть, и рябиновая обитель дожидалась тела Феодосьи – может ли счастье быть большим?!

– Вот и терем мой, – проникновенно промолвила Феодосия. – Не вырвут из его стен тело мое ни волки, ни медведи, ни враны ночные. Украшу стены обители моей сей же час, не мешкая…

Феодосья осторожно, чтоб не разбудить смерть, вошла в избушку и вскоре вышла, прижимая к груди некие вещи. Штуки сии были угнездены в колоде, так что даже врану ночному во тьме стало ясно, что домовина приобрела совершенное сходство с домом. Полюбовавшись мысленно на терем рук своих, Феодосья вновь охватилась мыслями, теперь об могиле.

Она покрепче ухватила каменный топор и ликующим небесным громом вверзлась в землю, мягкую лесную подстилку возле избушки, роя себе яму. Филин проухал над ее головой. Закричала невидимая лесная тварь, по голосу вроде как хозяин лесной. Но в душе Феодосьи не было страха. Разве может быть страшно чаду Божьему, что с восторгом копает себе могилу, жаждая предстать пред очами Его?

Глава двадцать третья

Бессмертная

– Слава тебе, Господи, жива!.. – молвила Смерть себе под нос и опрятно перекрестилась. – Аз думала, что уж вечным сном усонмлюсь. Эх, живем, пока мышь головы не отъела. И тяжек мой крест, да надо мне его несть.

Поведя носом, Смерть узрела в углу темные деревянные образа.

– Уж и под святыми лежала, а все жива, – зело хозяйственным тоном промолвила она. – В живой-то больше барыша.

И зашебуршала на сенном ложе, намереваясь сей же час подняться и взять в длани косу. Очень уж Смерть заскучала без дела! Четки Смерти – нанизь крепких, творожно-белых круглых зубов – соскользнули на земляной пол, клацнув клыками.

Феодосья задрожала веками и проснулась. Сперва она не могла измыслить, где находится: «Ужели в могиле аз?» На чело низвергнулася холодная капля. «Истинно во матери-сырой земле!» – уверилась Феодосья. Но сбоку явно ворочались и даже явственно изрекли: «Слава тебе, Господи, жива». «А соседи откуда? Али кладбищенские? Но ведь аз могилу подле избушки вырыла? Да кто жив-то?»

Феодосья мигом размежила зеницы, заплескала ресницами и приподняла главу с охапки сена, уложенной подле очага, уже погасшего, но еще источавшего едва уловимое тепло, нежное, как дыхание спящего чадца. С лежанки на нея приветливо смотрела смерть. И сразу отлетело все путанье, приблазившееся спросонья, и, закаркав, рядком уселись на мшистый конек избушки события прошедшей ночи. И словно клин, полный яркой слякоти, ударил в голову Феодосье, и этот, теперь уже прозрачно-воздушный клин, похожий на перевернутую пирамиду головного леденцового сахара, наполнился картинами ночной Феодосьиной деятельности. Она вспомнила, как долбила рябиновую колоду, как тащила ея двоицей с лешим, как рыла дряблую подстилку мха, сосновых иголок, ржавого торфа, приготавливая себе могилу. Но когда лоно смертельное было готово и Феодосья, пошатываясь, на дрожащих ногах вошла в избушку, в пламени очага выяснилось, что грязна она хуже лешего болотного! Пазнокти, частью отросшие, частью обломанные, забиты были землей, в сломы их натолкалась трава и торчала из пальцев, как у чудища лесного. Феодосья охнула, выбежала прочь и закрутилась на месте, соображая, где взять воды для мытья. Но внезапу ноги ея поехали в сторону и, вырвав по ходу из земли лопух, Феодосья сорвалась в только что вырытую могилу. Она снопом повалилась на песчаный одр, и тут силы оставили ея.

– Господи, – прошептала она тихо, – засыпь меня живую, чтоб стала я мертвая.

Но не успела Феодосья высказать остальные пожелания касаемо быстрейшего успения, как твердь небесная с чудовищным грохотом раскололась надвое, так что стала видна следующая сфера, та, что крепится позади солнца и луны, полная звезд, дико закричали птицы и звери нощные, и обрушилось безведрие. (Надобно промолвить, что такого ненастья не видала Тотьма с того лета, как приняла повитуха Матрена у сблудившей монашки чадо, в женских лядвиях коего бысть мужеский мехирь!! Чадце то Матрена придушила маленько да утопила в Сухоне за островом Леденьга. «Унянчила чадце, чтоб не пикнуло, – выпив медового пития, тайно поделилась повитуха с Василисой, многократно крестясь. – Упестовала на вечный покой. Только пузыри кверху пустил в ершовой слободе…» За сим уникальным пестованием и последовала буря, залившая не только пол-Тотьмы, но и взломавшая доселе неизвестную могилу на холме, так что по улицам на ворохе ветвей промчался, веретеном крутясь в водоворотах, покойник, вернее, кости его, обряженные в серый саван. Ох, спаси и сохрани!) На Феодосью полило, как из ушата! Будто попала она в кладезь, куда сыпалась из куля водопадом рожь либо соль. Феодосья выкарабкалась из могилы, в которой в мгновение ока стало по щиколотку воды, и стала срывать мокрые одежды, после каждого облачения воздевая длани к низвергающемуся небу. Когда на теле осталась одна лишь исподняя срачица, Феодосья было застыдилась. Но по размышлении, оглянувшись в непроглядную тьму, содрала с мокрого тела и портище. Она стала, тихо опустив десницы вдоль тела, и отдалась ледяным струям, бывшим столь холодными, что Феодосье казавшимися обжигающими. Не было и мысли, ни у ливня, ни у Феодосии, что может она занедужить. Изнутри ея шел такой душевный жар, что тело горело, очищаясь снаружи и внутри. Как только толстые косы Феодосии промокли насквозь и принялись истицати двумя струями воды, ливень оборвался. Его затихающий шорох удалился вправо от поляны, по верхушкам берез, словно стая лебедей, оставив лишь глухой плеск падающих с ветвей крупных капель.