видит, от какого сокола отрёкся.
Сейчас же я чувствовал себя настолько опустошённым, немощным, глупым, что не мог бы даже воробья убить, что уж там говорить о неведомом чудовище, которого никто никогда не видел. Мне снова, до дрожи хотелось залиться брагой и забыться, не помнить больше Огарька, который вот так взял и признался, что это из-за него я больше не сокол и из-за него я ни жив ни мёртв.
Местные лесовые могли бы закружить меня, завести в чащу, из которой вовек не выбраться – нет больше рисунков-крыльев, не вынуждены больше уважать и принимать. Из сокольего только камень оставил себе на память, но что он один даст? Гранадубовы жестокие дети точно не станут с ним считаться. Скажут, украл у кого, обманом у водяного выманил…
Рудо пихался мне мордой в ухо, подбадривая, а я упрямо брёл по лесной дороге, повесив голову и глядя только на слой ржавых еловых игл под ногами. Где-то недалеко отсюда нас нагнал отряд Казимы. Где-то здесь убили Игнеду. Где-то здесь со мной произошло нечто неописуемое, заставившее дружинников обернуться лесными холмами… Я настолько иссяк и душевно, и телесно, что не мог даже думать о том, что же тогда произошло. Я держался за соколий камень – цеплялся сбитыми пальцами, будто красный осколок мог вывести меня на верный путь, подпитать силами и удержать во мне то малое, что осталось. Я вяло подумал о лисьедухах, но не стал их искать в мешке. Чего ради восполнять силы? К чему стремиться? В какой-то момент я решил даже, что и идти дальше не стоит. Сел прямо на дорогу, скрестив ноги, и Рудо лёг рядом, молотя хвостом – не понимал, чего остановились.
– Бестолковый ты, – пожурил я пса, ласково потрепав по шее. – Снова с тобой вдвоём остались, только ты – целый, а я – черепок.
Я позволил псу залезть мордой в мешок и выбрать из припасов то, что захочет. Впервые я не заботился о том, что будет дальше, не заглядывал на много дней вперёд, и это было так невозможно, так ошеломляюще странно, что время будто смазалось, затянутое дымом от пожара, сжирающего всё, чем я был.
– Что делать нам? – спросил я пса, но ответа, конечно же, не получил. – Ты меховой да молчаливый, жуёшь себе что-то. Куда пойдём? Искать скомороха? Наниматься какому-нибудь богачу в охрану? Кем становятся бескрылые соколы? Курами да голубями?
Лениво шевельнулось, что мог бы я стать простым гонцом, от купца к купцу письма носить, но от этого стало ещё хуже.
Сидеть на дороге и жалеть себя мне не понравилось. Когда идёшь, хотя бы сосредотачиваешься на движении, на боли в ноге и боку, на извилистом пути и по привычке ловишь звуки, запахи, следишь, чтобы ветки глаза не искололи.
И мы пошли. Сквозь тёмное Великолесье, по чащобам, где нам не были рады, туда, где нас не ждали. Мне казалось, что если я остановлюсь, то рассудок покинет меня, заполнит голову глухая тьма, из головы протянет ростки в грудь, опутает сердце – и сам я стану тьмой, бестелесной и бездумной.
Тогда, с Игнедой, мы по-другому шли, всё-таки надо было выбирать дорогу, которую осилит конь. Теперь я забрал чуть южнее, не в сторону топей, а направился прямо к озеру. До самого озера, конечно, нужно было идти пару, а то и тройку дней, через такие мшистые чащобы, что мы вполне могли бы не дойти, столкнись с жестокими лесовыми. Странно было думать о нечистецах так, как подумал бы простой человек, но кем я, по сути, теперь стал? Не простым ли человеком?
Удивительно, но я начал чувствовать себя немного лучше. Тело превратилось в сплошной ком усталости и боли, зато узел в груди не пылал, остыл и стянулся крепко-крепко, обосновавшись там, видимо, навсегда. Я безмолвно благодарил свою голову за то, что не подсовывала мне ни мыслей, ни воспоминаний, просто отключилась, как-то по-своему тихо переваривая события. Я знал: скоро там созреет решение, скоро я соберусь, перестану лелеять свои обиды и превращусь в кого-то нового. В конце концов, я же был кем-то до того, как стал соколом?
За еловыми стволами то и дело мелькали тени и полулюдские фигуры: любопытничали лешачата, да боялись. Всё-таки лес мне был ближе и роднее любого города. Нечистецы не станут играть в сердобольных и сочувствующих, не попытаются завоевать твоё доверие. Захотят убить – убьют, и дело с концом. Только человек может так: прикинуться другом, а потом вонзить тебе в спину нож по самую рукоять.
Рудо первым заметил чужака. Ощетинился, приподнял губы, в груди заклокотал рык. Я поднял голову и увидел, что по тропе нам навстречу шагает мужчина. Мне понадобилось совсем немного, чтобы его узнать.
– Истод! – выдохнул я. – Ещё недавно я бы обрадовался нашей встрече, а сейчас и не знаю, что тебе сказать.
Передо мной действительно был он – знахарь знахарей, волхв волхвов. Высокий, седой и очень худой, с тонким властным лицом. Тот, кто мог бы помочь Видогосту, но кого я так и не успел отыскать. Он остановился поодаль от меня, и на его лице не отразилось ничего.
– Кречет, – вымолвил он, и моё старое имя прозвучало сухо, как хруст разламываемой хлебной корки. – Слышал, ты меня искал. Вот мы и встретились. Ты не рад?
Я покачал головой.
– Искал тебя, да не успел. Умер княжич от Мори. Что же, ты слышал о том, как она снова подминает под себя все Княжества? Или ты искал новое снадобье, способное её остановить?
Истод сощурил глаза. Он выглядел таким же усталым, как я, но не измученным, а расслабленным, словно прошёл долгий путь и вот-вот отдохнёт.
– Я искал соколов, – просто сказал он. – И нашёл тебя.
Я плохо соображал и никак не мог понять, для чего он здесь и что от меня хочет.
– Зачем?
Истод оправил одежду, волосы, осмотрелся по сторонам и небрежно взмахнул рукой. Подлесок взбурлил, вспенился чёрным, и множество теней выползли из-за деревьев, будто всё время прятались там и ждали позволения выйти. Я ошибался, когда думал, что за нами наблюдали нечистецы. Это были безликие.
Чаща наполнилась мерзким запахом, которого раньше отчего-то не ощущалось. Я обнажил кинжал, приготовился защищать Истода, но твари выстроились с боков от него и явно не собирались причинять вред знахарю. Холодный узел разросся, заполнив собой и грудь, и живот. Я сглотнул и положил руку на холку Рудо.
– Ты должен быть с братьями и с сестрой, Кречет, – произнёс Истод мягко, будто боялся меня обидеть. – Ты цепляешься за свой камень и не знаешь, что это он вывел меня к тебе. Ты искал меня и не знал, что я тоже хотел тебя найти, хотел найти всех вас. Найти и убить.
– Зачем? – только и смог выдохнуть я. Голова закружилась.
Истод ухмыльнулся.
– Я бы хотел, чтобы Княжества воспылали, а потом восстали такими, какими не были доселе. Чтобы хлебнули горя и поняли, что никто, кроме меня, не сможет их исцелить.
Я ничего не понял из его слов. Безликие скалились, у кого-то не было привычных капюшонов, и я мог разглядеть то, что не видел ещё никогда. Их гниющую плоть, безгубые рты с чёрными зубами, пустые провалы глазниц. У некоторых – жуткие серые лоскуты, которыми они пытались прикрыть свои бесплотные, обнажающиеся черепа. Лишь присмотревшись, я понял, что лоскуты были не чем иным, как кожей, содранной с лиц их жертв. Они выглядели так, будто умерли много месяцев назад, а потом отчего-то встали, чтобы повиноваться этому немолодому волхву. Я подумал, что приму смерть от существ, давно уже встретившихся с собственной смертью. Поднимет ли меня Истод? Вряд ли. Отрежет руки и разочаруется, не найдя рисунков-крыльев. Я злорадно ухмыльнулся и приготовил звёзды к бою.
– Уходи, Рудо, – шепнул я псу. – Не хочу тянуть тебя за собой и не хочу, чтобы ты видел мою гибель.
– Они всё равно его догонят, – предупредил Истод извиняющимся тоном. – От них нельзя уйти. Нельзя скрыться от смерти, Кречет.
– Я не Кречет, – поправил я зло и оттолкнул Рудо, приказывая бежать. Пёс понял меня и отбежал в чащу, но недалеко, поджимая хвост и всё время тревожно на меня оглядываясь.