Та сила, которая якобы декларировала этот принцип — государство, своей, возможно и малопродуктивной, собственности лишалось. Но собственность, поменяв владельца, не обрела импульс развития, она превратилась в пофамильный товар, который стал на конвейер перепродажи. Приобретенный у государства за бесценок, чуть позже этот же товар, наспех подкрашенный, появился на рынке как значимый товар, не обремененный долгами. А уплаченные долги, по существу, мизер от истинной стоимости. Но именно долги, их образ использовался авторами приватизации как фактор пугающий, что откровенно выразил Альфред Кох (идеолог и мотор масштабной приватизации): «Да кто их стал бы покупать, одряхлевших, отставших, да еще с долгами?» В этом был замысел и секрет превентивной приватизации. Все выглядит как оправданное лукавство. Деньги правительству нужны позарез: «Продайте как можно быстрее».
Надо признать — нарождающийся предпринимательский слой лишен чистоты, он слишком далек от классического образа. Он самосоздался вне среды, в чреве демонтажа старой системы и поголовно возвратившего нацию к ощущениям 17-го года: «до основанья, а затем…» За налогами на танках, в масках и камуфляже. Общество, отравленное философией неприятия процветающего и благополучного человека, будет неминуемо ставить препоны нарождающемуся предпринимательскому сословию. А всякая неблагополучность созревания дает в итоге неполноценный урожай. Почетность бедности, выдаваемой за признак чистоты, делает общество ущербным. Мгновенность, с которой появились богатые по причине легализации теневого капитала социалистических времен (он составлял почти 40 % товарного оборота) и благодаря законодательному вакууму (старое рухнуло, а новое не сложилось), сразу сделала эту категорию людей в обществе хотя и приметной, но не любимой. Столь неудачное и уродливое начало предрешило отрицательное отношение к нарождающемуся сословию, выявление наиболее деятельных, предприимчивых, способных создавать собственное честное и продуктивное дело. Мы постоянно недовольны, мы постоянно требуем по причине непосильности бытия, бедности, перешагнувшей допустимые и недопустимые границы, — социальной справедливости. Мы хотим, чтобы достижения реформ были доступны всем. Не все станут миллионерами, но пусть жизнь большинства улучшится. Среди процветающих достает ворующих. Впрочем, как и среди не процветающих…
Вор не может быть олицетворением нарождающегося сословия. Попытка навязать обществу именно такое толкование перемен свойственна не только непримиримой оппозиции. В общем хоре угадываются также голоса либералов и демократов, не сумевших, не успевших, и потому возмущенных. Неудержимая сила непросвещенности, неумения власти управлять страной выталкивает страну на тропу слепого бунта — к третьему переделу собственности. Бунту безумному, но по-своему праведному. И тогда уже в какой раз будет уничтожена, выкорчевана наиболее способная, несмотря на все изъяны и пороки, умеющая творить богатство и обновлять жизнь часть общества. Это неприятно признавать, но это факт. К этому сословию сначала приходит богатство, а затем культура. Все потому же. Социализм уничтожил чувство предпринимательства. Быть богатым считалось постыдным.
Если этот прогноз даже отчасти справедлив, России суждено пережить очередной исход интеллекта — четвертую волну массовой эмиграции. Страну покинут те, кто был способен заложить основы здорового капитализма в России.
Черномырдин отметил свое четырехлетие на премьерском посту. Болезнь помешала президенту сосредоточиться на проблеме дублера. Верный своему пристрастию выстраивать противовесы, президент не избежит этого искушения еще раз. Нет запасных игроков — вот в чем проблема. Нет их у Ельцина, нет их у Черномырдина. Когда на заседании правительства министру финансов выговаривают за его излишне ироничную улыбку, неприличествующую драматичной ситуации, можно понять, что дефицит конструктивных идей достиг своего апогея.
23 февраля 1997 года.
Президент возложил венок на могилу Неизвестного солдата и сделал первое за последние полгода задиристое заявление: «Я полностью выздоровел и после операции, и после воспаления легких». Насчет атак Думы президент отреагировал по-ельцински: «Все эти наскоки бессмысленны. Я ведь могу и ответить, в том числе и Думе. На сей счет ни у кого никаких заблуждений быть не должно!» По тону, похоже, и вправду выздоравливает, а там посмотрим.
Отсутствие президента ощутимо. Правительство занимается только текучкой. Во время первого возвращения президента в Кремль, о чем раструбили СМИ, случился фальстарт. По русской традиции, после бани разгоряченный президент окунулся в снежный сугроб. Вопрос по существу: что происходит? Где мы живем? Диагноз врачей — глубокое воспаление легких по причине чрезмерно охлаждения организма. Когда ответственность не тяготит, можно искупаться и в проруби. Почему президент позволяет себе поступки, которые не имеет права себе позволять? Интересный вопрос.
Во-первых, у президента чисто царские замашки и его ближайшее окружение его патологически боится. Это произошло не сразу. Президент свел свое окружение до роли челяди, которую он одномоментно может изгнать со двора. Сведенное до такого положения окружение влиять на президента вообще не может. Отсюда спонтанная абсурдность в поступках Ельцина. Жертвы, два месяца назад положившие головы на плаху в ожидании царской кары, поспешили убрать их, дабы не простудиться. Двор тщательно готовился к встрече президента, но, похоже, тоже «перегорел». Надо самозаряжаться еще раз.
Появление Анатолия Куликова на посту вице-премьера — типичный ельцинский ход: назначить человека, на которого будет постоянно оглядываться премьер. Илюшин, оказавшийся в правительстве, с ролью назревающего дублера справиться не мог. И должность первого вице-премьера (а не просто «вице») была обусловлена близостью первого помощника к президенту.
Именно Куликов мог претендовать на премьерство, естественно, при других обстоятельствах, но мог. Кто-то ностальгически прибавит — и при другом президенте. Нет, при этом самом. Куликов — первая ласточка из гнезда новой президентской философии управления страной.
Февраль перевалил за половину. А президент все еще не выступил с посланием к Федеральному Собранию. Последний срок — 6 марта. Если говорить профессионально, поздно, очень поздно. И дело не в том, что Конституция не определяет такой даты, дело в реальном восприятии жизни. Уже более десяти дней лежит у президента Закон «О бюджете 1997 года». Он не подписан. Замерли все финансовые потоки. В чем причина внезапной паузы? Если учесть, что все происходит на фоне оптимистичных заявлений президента: «Я полностью оправился от болезней… Работоспособен, работоспособен и еще раз работоспособен…» В бюджет вносятся коррективы? Это вряд ли возможно после того, как бюджет прошел верхнюю палату Федерального Собрания.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});