что ты чья-то жена – они делают это, потому что уважают твою силу. Управляй ими, не теряй их уважения, убедись, что они будут верны тебе и преданы до самого последнего вздоха. Тогда в твоей власти будут великий город и великая армия.
Эхем всегда твердил мне, что одним предначертано величие, а другим – нет. Он верил, что это решают боги и что мы не в состоянии повлиять на их решение. Наверное, именно поэтому он не сделал ничего, чтобы заслужить свое царство или любовь своего народа, и именно поэтому после смерти он отправится в забвение.
Агамемнон же, Калхас и Одиссей знают, что никто не получает власть от богов, поэтому они берут всё в свои руки и бьются за то, чтобы вписать свои имена в вечность. Не удивительно, что они до сих пор живы – их спасает жестокость и коварство. И хотя они очень отличаются друг от друга, у них есть одна общая черта: они верят, что они особенные, потому что никто кроме них не понимает ужасных поступков, которые приходится совершать. Они верят, что другие стыдливо отворачиваются от жестокой природы вещей, в то время как они достаточно умны, чтобы взглянуть ей в глаза и обернуть себе на пользу. Именно это они и говорят остальным: у нас нет выбора, этого требуют боги, война – суровая вещь, и мы не сможем одержать в ней победу, если сами не будем суровы. Но это всё ложь. У них есть выбор. Богам не нужна была смерть Ифигении, чтобы подул ветер. Войны не выигрываются принесением на алтарь маленьких девочек. Войну можно выиграть, лишь убив своих соперников. Ты меня этому научила.
Твоя сестра,
Тимандра.
Моя милая Клитемнестра,
Я пишу эти строки – которые ты никогда не прочтешь, – сидя у окна в Трое и глядя на поле сражения. Пустошь сломанных колесниц, кружащих воронов и гниющих тел. Время от времени где-нибудь в грязи можно увидеть отсеченную руку, валяющуюся отдельно от тела, словно она позабыла, где ее место.
Отсюда я вижу сражения каждый день, но не слышу их звуков. Так странно наблюдать этих сражающихся и умирающих мужей. Они открывают рты, но из них словно бы не исходит ни единого звука. Иногда мне кажется, что именно так чувствуют себя непогребенные, обреченные скитаться по миру, никем не слышимые и ко всему глухие. Какая жуткая доля.
На поле появляются и исчезают разные герои, но я не видела ни Кастора, ни Полидевка. Раньше я высматривала их головы среди копий и лошадей, но больше я этого не делаю. Я просто молюсь о том, чтобы они были живы.
Писать и ткать, ткать и писать – вот всё, что мне остается. Я уже давно этим занимаюсь, это помогает мне не сойти с ума. И еще вино. Неужели я кончу как Леда, которая после нескольких бездонных кувшинов вина не могла даже сидеть прямо за ужином? На этот вопрос нет ответа. Когда-то мне дарили покой ты и наши братья. Я приходила к вам, раздираемая сомнениями, и верила каждому слову, что слетало с ваших губ. Теперь я сама отвечаю на свои вопросы, но не особенно себе верю.
Все здесь меня ненавидят. Помнишь, как женщины в Спарте звали меня «терас»? Для них я была дурным знамением и проклятием, богоподобным существом и позором семьи. Теперь же троянские женщины называют меня куда худшими именами. Я похитительница мужей, шлюха, предательница своего народа, ужасная жена, приносящая смерть, и недостойная мать. Они винят меня во всем, что случилось и со мной, и с ними. Они даже как-то прознали о том, что сделал Тесей. Знала бы ты, как они переврали эту историю. «Как ей повезло заполучить такого героя… но она оказалась такой неблагодарной… она вернулась домой искать себе другого мужа… ей всегда было мало». Как бы я хотела рассказать им, что Тесей содрал с меня одежды, когда я была еще ребенком, и взял меня силой, пока я рыдала, а потом, смеясь, бросил вместе со своим другом Пирифоем. Но какой в этом смысл? Они не поверят мне, не одарят своим сочувствием. Они хотят винить меня во всех грехах. Да будет так.
Я возненавидела Париса. Он не защищает меня от сплетен, от ядовитых нападок своей семьи. И он не сражается. Это и его война тоже, но всё, что он делает, это упражняется со своим луком, а потом приходит в наши покои и занимается со мной любовью. Но уже не так, как прежде.
Иногда по ночам, когда он засыпает, я смотрю на него и думаю о том, чтобы подсыпать ему яд. У меня есть несколько снадобий – их привезли из Египта. Если принимать их понемногу, они унимают боль и притупляют скорбь, но если выпить больше, они убьют. И я подмешиваю их в его кубок с вином, но потом неизбежно выливаю его. Именно ради Париса я бросила всё. Когда-то я любила его всем сердцем. И кто же из нас кого околдовал?
Я часто думаю о тебе. По крайней мере, теперь Агамемнон далеко от тебя, сражается под стенами этого самого города. Как и Менелай. Может, они погибнут на этой войне, а может, и нет. Я целыми днями смотрю на воинов, низвергающих друг друга на поле боя, вижу их пролитую кровь, похожую на красные анемоны, и гадаю: чем ты занята, сестра? О чем ты думаешь?
Ты счастлива?
Твоя Елена.
25. Разные войны
Девять лет спустя
Прошло девять лет с тех пор, как умерла ее дочь. Девять лет с точностью до дня.
Мир изменился, времена года проносились мимо. Распускались цветы, опадали листья, проплывали звезды. Земля темнела и плодоносила, а затем снова выгорала и желтела. Облака появлялись и исчезали, как овцы на лугу. Проходили дожди.
Она наблюдала, как меняется мир вокруг нее, в то время как сердце ее оставалось прежним, истекая ненавистью. Она часто вспоминает слова матери, которые та сказала много лет назад: «Ненависть – дурное семя. Оно пускает корни в сердце и растет, растет, отравляя всё вокруг».
В саду закат, небо оранжевое, словно охваченное огнем. Храм Геры в горящем свете выглядит бледным, колонны похожи на кости. Она проходит мимо деревьев и садится на траву на окраине акрополя, прислушиваясь к оглушительной тишине. Тишина поглощает