поглощая постепенно наше спокойствіе и счастіе. Хандра-ли, съ которою я всталъ съ постели, или сѣрое, хмурое небо, угрюмо смотрѣвшее въ маленькія окошечки нашего жилья, навели меня на дурныя мысли, но я былъ въ этотъ день мраченъ, какъ гроза. Какъ вихрь ворвалась къ намъ теща. Лицо ея сіяло счастіемъ, глаза искрились радостью. Она широко улыбалась.
— Поздравьте меня, дѣти!
Она любовно поцаловала дочь и бросилась-было ко мнѣ. Я отступилъ.
— Ой, да какой ты сегодня нахмуренный, батюшка! Что случилось?
— Мама, да говори-же скорѣе, съ чѣмъ тебя поздравить? перебила ее жена.
— Наборъ, дочь моя, наборъ. Понимаешь-ли ты?
— Какой наборъ? полюбопытствовалъ я.
— Рекрутскій наборъ, рекрутскій!
— Съ чѣмъ-же васъ поздравить прикажете?
— Да съ наборомъ-же этимъ самымъ и поздравь.
Недоумѣвающими глазами посмотрѣлъ я на тещу.
— Эхъ ты, простачокъ, какъ не понять такой простой вещи? А «Лондонъ»? А выручка? Понялъ?
— А!!
— Да. Впрочемъ, развѣ ты знаешь, что такое нашъ милый «Лондонъ»? Вотъ ты его увидишь въ полномъ блескѣ. Три года, шутка-ли, цѣлыхъ три года рекрутовъ не было у насъ. Вотъ что поправитъ мои обстоятельства, такъ поправитъ!
— Да вѣдь рекруты — бѣдный народъ!
— Рекруты? Тьфу! Это голыши. Что съ нихъ возьмешь?
— Отъ кого-же вы ждете поживы?
— Наёмщики, охотники, вотъ вашъ народецъ!
Теща, обрадовавъ насъ счастливою вѣстью, убѣжала, вѣроятно, обрадовать еще кой-кого.
Во время обѣда, она была необыкновенно говорлива и весела. Ко мнѣ чуть-ли не ласкалась. Я не могъ понять этого внезапнаго прилива нѣжности.
— А какъ тебя вчера расхваливали, Сруликъ, еслибы ты только зналъ.
— Кто, и за что?
— А вотъ. Я на тебя сержусь. Чужимъ доставляешь удовольствіе, а роднымъ нѣтъ.
— Какое удовольствіе?
— Ты у Б. часто на скрипкѣ играешь вмѣстѣ съ нимъ и другими, а у насъ — никогда. Чужіе наслаждаются, а насъ какъ будто совсѣмъ презираешь.
— Да изъ всей вашей семьи никто музыки особенно не любитъ.
— Что ты, что ты! Я-то музыки не люблю? Да я готова не ѣсть, не спать, а только слушать.
— Все это по случаю набора? замѣтилъ а насмѣшливо.
— Еще-бы! Это великое счастье.
— Не хочу… не хочу я этого счастья, робко вмѣшался тесть. — Грѣхи только на душу берешь. Теща окинула его презрительнымъ взглядомъ.
— Ты, пузырь, все о моей душѣ безпокоишься. Ты-бы лучше о моихъ башмакахъ позаботился. Вотъ какіе, посмотри, полюбуйся!
— Ну, ну, ну. Полно, полно, Бейла. Не ругайся только. Буду молчать.
— То-то. Ее вмѣшивайся куда не слѣдуетъ. А вотъ что, Сруликъ, я хочу тебѣ предложить: собери товарищей, да у насъ, въ «Лондонѣ», и играйте. Но вечерамъ никого не бываетъ, а если и зайдетъ кто — въ другихъ комнатахъ примемъ. Тутъ вамъ будетъ-свободно и привольно, а я хоть издали слушать буду. Я просила уже и Б. и прочихъ. Всѣ обѣщались.
Въ городѣ Л. два, три молодыхъ еврея-аматёра профанировали искусство. Одинъ кое-какъ надувалъ флейту, другой царапалъ скрипку, а третій безсильно боролся съ корытообразною виолончелью, которая, подъ его неуклюжими пальцами, издавала самые неблагопристойные звуки. Всѣ они были самоучки. — Этотъ-то оркестръ завербовала себѣ теща. Я не противоречилъ ея желанію, во первыхъ, потому, что мнѣ было безразлично, гдѣ ни упражняться, а вовторыхъ потому, что я въ матеріальномъ отношеніи былъ цѣликомъ зависимъ отъ моей тещи, и ссориться съ ней было бы черезчуръ накладно для моей себялюбивой натуры.
Итакъ, нѣсколько разъ въ недѣлю, нашъ жалкій квартетъ по вечерамъ собирался въ «Лондонъ» и услаждалъ нашъ собственный слухъ. Теща, большею частью, выходила изъ дому, а если и была дома, то возилась по хозяйству, въ самыхъ отдаленныхъ закоулкахъ, такъ что къ ней не долеталъ ни одинъ изъ звуковъ дѣтской музыки. Чего-же она добивалась? Отвѣтъ на вопросъ не замедлилъ послѣдовать. Черезъ недѣлю, двѣ-три, городишко Л. оживился стеченіемъ деревенскаго люда. Городъ Л. былъ назначенъ центральнымъ пунктомъ для сгона изъ всѣхъ окрестностей рекрутъ, а отсюда ихъ отправляли уже въ губернскій городъ для сдачи въ рекрутское присутствіе. Число рекрутъ было довольно значительно. Кромѣ того ихъ провожали въ городъ отцы, матери, сестры, братья, жены или невѣсты. По улицамъ встрѣчались цѣлыя гурьбы мужиковъ и женщинъ съ понуренными головами, съ заплаканными глазами. Всѣ эти толпы стремились въ кабаки размыкать горе. «Лондонъ», съ своей вычурной вывѣской, украшалъ собою всю базарную площадь, самое видное мѣсто въ городѣ. Непосредственно у дверей этого виднаго кабака начинался обжорный рядъ со всѣми его прелестями. Мелочныя лавочки и стойки съ сельскимъ, краснымъ и галантерейнымъ товаромъ умильно глядѣли прямо на «Лондонъ», и казалось, просили зарекомендовать ихъ гостямъ, стекающимся туда отвести душу и облегчить мошну. Всѣ эти удобства выдвигали кабакъ моей тещи изъ ряда обыкновенныхъ водочныхъ вертеповъ. Удивительно-ли, что грустныя и веселыя толпы стремились, съ своими закусками подъ мышкой, большею частью, въ «Лондонъ», на радость моей тещи, разсыпавшейся передъ ними мелкимъ бѣсомъ?
Въ одинъ вечеръ, когда нашъ квартетъ, въ отведенной для нашихъ музыкальныхъ упражненій особенной комнатѣ, наигрывалъ какіе-то вальсы, мазурки, экосезы и казачки, мы услышали въ смежной комнатѣ топотъ пляшущихъ, подъ тактъ нашей музыки, людей. Сначала мы не обращали на это особеннаго вниманія и продолжали наше дѣло. Но топотъ и дикія выкрикиванія черезъ нѣкоторое время усилились до того, что покрывали собою нашъ оркестръ и оглушали насъ. Продолжать не было возможности. Мы прекратили нашъ концертъ.
— Конечно, обратился я къ своимъ товарищамъ — больше мы здѣсь играть не будемъ до тѣхъ поръ, пока рекруты не уйдутъ изъ города.
Всѣ согласились со мною. Мы спрятали инструменты и собрались уже разойтись по домамъ, какъ вдругъ въ комнату ворвалась цѣлая четверка молодыхъ парней, сопровождаемыхъ моей подобострастной тещей. Молодцы были мертвецки пьяны, еле держась на ногахъ.
— Музыка, грай! Штроментъ побью! крикнулъ одинъ, подскочивъ къ испуганному віолончелисту и размахнувшись объемистымъ кулакомъ, съ видимымъ намѣреніемъ исполнить свою угрозу.
— Грай, кажу тобі, заревѣлъ другой — грай! Гроші дамъ. До черта маю, похвасталъ онъ, ударяя но своему карману и звеня серебряными рублями.
— Сруликъ! неужели вы больше играть не будете? приступила ко мнѣ теща съ умоляющимъ видомъ.
— Помилуйте! предъ этими пьяницами заставляете вы меня играть?
Лицо тещи поблѣднѣло отъ злости. Она устремила на меня ядовитый взоръ.
— Прошу покорно, какая фанаберія! прошипѣла она. — Мнѣ, несчастной, прилично возиться съ этими пьяницами, а ему — нѣтъ! Когда онъ набиваетъ свой желудокъ, онъ, небось, не задается вопросомъ: откуда что берется, какими кровавыми трудами, какими униженіями теща пріобрѣтаетъ средства къ прокормленію цѣлой семьи. На что ломать себѣ голову надъ подобными мелкими вопросами! Онъ себѣ читаетъ, да почитываетъ, да живетъ въ свое удовольствіе. А теща? Ну, да чортъ ее