он прошел пешком, Эберзам — пешком от мыса Користел, тринадцать дней вверх по берегу, а потом просто сидел на мелководье, окликал муртов и
пел им.
— Пел?
— Песни о любви, хвалебные песни, застольные песни, и он говорил, насколько больше уважает их, чем людей. Первые четыре года он даже не видел ни одного из них. И если они и слышали его, то, конечно, не поняли. Они не говорили ни единого вонючего слова ни на одном человеческом языке.
— Но сейчас говорят?
— Грегори их научил. Этот человек научил говорить на арквали вонючих море-муртов.
— Она ненадолго замолчала, затем добавила:
— Я никогда ему не верила, до сегодняшнего вечера. Я думала, вся эта история с море-муртами — очередная ложь, которую он придумал, потому что знает, что я их боюсь. Чтобы я держалась подальше отсюда, подальше от его настоящей семьи здесь, в Болотах.
— Но отчего такой необычайный страх? — спросил Исик. — Мужество исходит от вас, как жар от костра.
— Очень мило. Я скажу тебе, отчего. Это было во время нашего перехода через Неллурок, двадцать лет назад. Однажды холодной ночью мы лежали в штиле, и они окружили нас, поднялись на борт, и все наши лампы погасли одновременно. Они молча ходили среди нас, осматривая, прикасаясь к нашей одежде и лицам, и никто на палубе не проронил ни слова. И среди них был лорд, очень древний мурт. Когда луна выплыла из-за облаков, я обнаружила, что он пристально смотрит на меня. Он проковылял ко мне, дотронулся до моей руки, и я почувствовала ожог. Затем все они соскользнули обратно в море.
— Сильный ожог?
— Вовсе нет, — сказала Сутиния. — Но когда мы снова зажгли лампы, я увидел, что на моей ладони появились едва заметные линии. Символы. Они уже выцветали, поэтому я переписала их на бумагу, прежде чем они исчезли. И годы спустя Грегори показал их этим муртам здесь, на Призрачном Побережье.
К почти невыносимой радости Исика, Сутиния потянулась назад и крепко сжала его руку в своей.
— Как выяснилось, я немного исказила слова, — сказала она, — но мурты догадались об их значении. Похоже, они имели в виду: «Этот снизойдет к нам и останется».
— О, чушь собачья, — сказал Исик.
— Да, верно. Это то, что почти все говорят об их треклятом существовании. Но Грегори… он ухмыльнулся, когда принес мне перевод. Я уже говорила тебе — я думала, что он лжет, просто пытается меня напугать. Он любит мои слабости, этот пес.
— Вы действительно его ненавидите?
— Я ненавижу бо́льшую часть мужчин, бо́льшую часть времени. Когда я мечтаю о лучшем мире, в нем нет места для вас. Ужасная неразбериха, которую вы во всем устраиваете, войны.
— Я родился на войне, — сказал Исик. — Я мог бы уйти из Службы, притворившись, что Арквалу не угрожало уничтожение. Но это не привело бы к исчезновению угрозы.
Впервые он услышал веселье в ее голосе:
— Ушел бы, как я? Грегори сказал тебе, верно? Как он очаровал меня, прямо в своей спальне? Как я бросила магию, чтобы быть с ним?
— Он намекнул, — сказал Исик.
— Что ж, это правда: у тебя может быть магия, или жизнь и семья. Не оба, никогда и то, и другое. Но также верно и то, что, если бы я не ушла из магии, Арунис нашел бы меня и убил, как он сделал почти со всеми нами. Поэтому я сожгла свои заклинание-свитки, вылила свои зелья в море. И мне удалось стать матерью и женой. То есть до тех пор, пока в Ормаэле не появился некий доктор.
Исик спрашивал себя, упомянет ли она когда-нибудь о докторе.
— Чедфеллоу почитает вас больше всех женщин в Алифросе, — услышал он свой голос.
— Мы были любовниками много лет, — сказала она. — Пазел всегда рассказывает о том дне, когда Грегори нас познакомил. Но это произошло только потому, что Игнус наконец-то подружился с Грегори, встретив его на набережной. К тому времени, кредек, я была с ним почти семь лет. Я пыталась бросить его, и не один раз. Я могла бы убить его за то, что он так подошел к Грегори.
— Почему он это сделал?
— А ты как думаешь, почему? Чтобы он мог переступить мой порог. Я никогда не водила Игнуса по Орч'дьюри. Я не хотела, чтобы дети знали о нем, хотя Неда подозревала, что у меня кто-то есть. Ты же знаешь, многие жены моряков так делают.
— Ты не можешь говорить это всерьез.
— Давай, смейся, но Неда была в ярости; она хотела моей смерти. — Сутиния помолчала. — А потом появился Пазел. Он боготворил Грегори, человека, который подбрасывал его в воздух, когда он возвращался домой, который разбрасывался золотом, как султан; человека, который был капитаном корабля. Конечно, Грегори забывал о нем, как только выходил за дверь, но я не могла сказать этого Пазелу. Так же, как я не мог сказать ему, кто был его настоящим отцом.
— Чедфеллоу.
— И что, если бы он узнал? — вызывающе спросила Сутиния. — Он бы только начал сомневаться в любви Грегори к нему, а Рин знает, что для сомнений были причины. Он бы узнал, что Неда была всего лишь его сводной сестрой. И Игнус — его могли отозвать в Этерхорд в любой момент. Он угрожал, что будет уходить достаточно часто. Чтобы умыть руки от всей «грязной главы Ормаэла в моей жизни», как он выразился. Чтобы вернуться к чему-то знакомому и безопасному.
Сутиния глубоко вздохнула:
— Я тоже боролась за нормальную жизнь. Для Пазела, Неды, себя. Я должна была знать, что жизнь развалится у меня в руках.
— Из-за меня, — сказал Исик угрюмо. Затем, поправляя себя: — Из-за вторжения.
— И еще потому, что на самом деле передо мной никогда не стоял выбор. В глубине души я все еще была магом.
— А теперь?
— Теперь речь идет не только о моей душе. Теперь магия для меня — все. Вероятно, я никогда не стану великим магом. Но, пока продолжается эта борьба, я не могу быть никем другим. Сегодня вечером на «Танцоре» я попрощалась с Грегори. Это был первый раз, когда я прикоснулась к нему за многие годы. И последний.
Она убрала руку, и они