вымаривать долго надо. Это они правильно делают, что с нас начинают. Дальше – легче будет.
И третья бутылка была доставлена на стол, и ее постигла общая участь.
Смеркалось. Галя, управившись с хозяйством, втихомолку исчезла. Не требовалось большого ума, чтобы догадаться: сбежала на телевизор. Ничего не мог поделать с нею Сеня. Свой телевизор, воротившись из Москвы и убедившись, что очищения экрана не предвидится, он ликвидировал. Галя бегала под чужой – и все тут. И никаким вразумлениям, как полоненная, не поддавалась. Свой стоял – могла неделю не включать. Не стало своего – прямо как зуд появился. Чуть зазевался Сеня – шасть – и нету.
Кеша, как сидел в рубахе, не одеваясь, прогулялся до ветру. И, воротившись, подивился без одобрения:
– Сосед-то твой, Вася-то, рас-стро-ился! Я его с этого боку не видал. Едва не все обновил, жмот.
Сеня прислушался к Кешиному голосу: нет, не любил Кеша Васю. За что-то не любил. Это Сеню подбодрило.
– Расстроился – это его дело…
– Как его? А на што, на какие шиши он в эту дурю так взлетел? Тут сколь кубов материалу надо было?..
– Я говорю: это его дело… – Никак не мог Сеня оттолкнуться от вступительного коленца и продолжить.
Кеша настаивал:
– Это не его дело!
– Ты послушай… – Сеня поднялся, чтобы остановить Кешу, и почувствовал: да ведь пьян он! Пьян сильнее Кеши. И с чего – с паров, что ли, пьян? – Послушай! – закричал он. – Построился – стой! А тут гляжу – летит! Прямо в мой огород!
– Кто летит?
– Вот такая же вточь. – Сеня показал на бутылку, что осталась на столе. – Это я потом обнаружил. А визуально в этаку же пору под темно – летит и шлеп. В мой огород. Это он приспособил бутылки в мой огород запускать.
Гена задергался на табуретке в счастливом смехе, вскудахтывая, как курица. Кеша неодобрительно покосился на него.
– А ты? – сурово спросил он у Сени.
– А что я? Я же не знаю, сколько он их туда напулял.
– А тую, которую ты отрыл? Ты ее отрыл?
– Отрыл.
– И куда девал?
– Ту я со злости Васе воротил.
– Сеня, – назидательно разъяснил Кеша, – Вася по одной бутылке не пьет. Он тебе в тот вечер не мене, как четыре штуки, запузырил. Пошли! – Кеша решительно поднялся, в одну руку прихватил из-под телогрейки бутылки, во вторую Сеню. – Пошли, Сеня, отдадим Васе долг.
– Да остыньте вы, – пробовал удержать Гена.
– Ничего не остыньте. Идем, Сеня.
Дело было недолгое. Сеня стоял подле и еще раз подивился Кешиной силушке. Ему самому в такие пределы было не достать. В сгустившихся сумерках три бутылки, взмывая одна за другой, даже и не блеснули на прощанье.
Гена наблюдал за метанием с крыльца.
– Довольны? – спросил он, когда возвращались.
– А он доволен? – поставил его на место Кеша.
Вошли, включили свет. Свет давали до семи часов, а там, хошь не хошь, – спать. Сеня первый заметил, что одна бутылка спаслась на самом на виду – на столе.
– Глите-ка, всех обманула, – показал он.
Кеша уставился на бутылку, замигал глазами до скрипа. Или это скрипели, зашевелившись тяжело в голове, шестеренки. С бутылки он перевел глаза на Сеню, потом на Гену.
– Мы сколь выпили?
– Три, – сказал Гена.
– А эта откуль?
– Это третья.
Сеня сообразил вторым. Он метнулся к телогрейке, поднял ее, встряхнул.
– Выбросил! – закричал он. – Ты три раза кидал. Выбросил вместе с пустыми!
– Не валяйте дурака! – не хотел верить потрясенный Гена.
– Выбросил! Я помню: три раза кидал!
На полчаса: мать-перемать! мать-перемать! Все вскочили, все кричали, искали виноватого. На Сеню:
– Ты-то трезвый! Ты куда смотрел?
На Кешу:
– Неужели чутья не было – полная она или пустая? Человек ты или пушка, которой все равно, чем стрелять?
Кеша бухнул на стол свои руки. Что, правда, такими клешнями под горячую руку да на горячую голову мог он почувствовать?
Все было испорчено – и вечер, и мировая, и разговор по душам. Сеня очень хорошо понимал трагедию мужиков: когда взято четыре бутылки, на четыре и настроение. Организм получил задание – на четыре. Три – тоже, хорошо, три – даже лучше, но тогда с самого начала говори ему, что три, иначе обманутое нутро грыжей хищной вцепится в тебя за недоданное.
* * *
Следующий день угадал на субботу. Всегда это был выходной только для конторских, но теперь как развернулось: не вышел на работу – лишь спасибо тебе скажут. Лес никому стал не нужен – чего и валить, на корню от него пользы больше.
Кеша после вчерашней мировой на работу не поехал. Он пошел к Сене. Все в той же телогрейке, в тех же валенках и та же на шее выглядывала клетчатая рубаха. Это значило, что менять сегодня свою жизнь Кеша не намерен.
– Галя! – зашумел он, входя. – Всюю ночь не спал – гадал. Вче-рась рыжики ели – ты где их взяла? В прошлом годе не было же рыжиков!
– Для кого не было, а для кого были, – отвечала Галя настороженно, без прежней приветливости.
И вышла. Она не любила, когда шли в ту же избу по вчерашнему следу.
Но Кеша рюмки не собирал, за ним не водилось, чтобы он вдругорядь шел туда, где накануне гулял. Тут было другое.
– Подарили вечор Васе пузырек-то, а? – пытливо всматриваясь в Сеню, уточнил он.
– Подарили.
– У меня вроде че екнуло… но уж когда она с руки сошла. Она должна дальше всех залететь.
– Быстрей там, ближе-то к меже, вытает.
– Он ее выпьет, Сеня. Она ж под винтом, в ей можно не сумлеваться. Подымет и выпьет.
– Что ж не выпить, если валяется… выпьет.
– Надо ее воротить, Сеня. Это негожее дело, когда она в Васином снегу валяется.
Сеня опытным глазом поизучал Кешу. Да, никакому богатырю выпивка без последа не дается. Кешины глаза были в красных прожилках, будто морщинки такие на глаза легли, лицо под щетиной было в ямках и буграх.
– Давит? – посочувствовал Сеня.
– Давит – это чепуха, – твердо сказал Кеша. – Давит – я в магазин схожу. Но пошто я должон позволять, чтоб моя бутылка, как курва, в чужом огороде валялась? Мне это обидно. Мы с тобой оплошали – давай назадь.
– Да мы с тобой в чужой огород с обыском залезем – всю деревню соберем. Мы такую потеху устроим – цирка не надо. Ну, откопали мы бутылку, – вел Сеня картину дальше, – и что мы скажем, как она там оказалась?
– Скажем, обронили.
– Как обронили? Над Васиным огородом, как