– Все вы поняли, – проговорил Степан устало.
Ему казалось, что к лицу у него прилипла тонкая целлофановая пленка, сквозь которую невозможно дышать и почти невозможно видеть. И все время хотелось ее содрать. Он то и дело тер лоб и щеки, но содрать проклятую пленку никак не удавалось.
– Но… он хотя бы… жив? – осторожно спросила Ингеборга, во все глаза глядя, как Степан снимает ботинки. Зачем-то он сел на пол, прямо под дверь, и вяло поддавал одной ногой другую в надежде, что ботинок снимется сам.
– Он в больнице.
Ингеборга перевела взгляд на его лицо, и он добавил, сердито пытаясь содрать проклятую пленку:
– Жив, жив. Если бы был… не жив, был бы в морге, а не в больнице!
– А что за машина его сбила?
– Откуда я знаю! – сказал он с досадой. – Обыкновенная машина. Зеленая.
– Она его случайно сбила?
– Она его сбила уж точно не случайно! Его тоже должны были убить, но почему-то не убили. Хотел бы я знать, кого должны убить следующим…
Ингеборга смотрела на него с ужасом.
Он все пытался содрать с ноги ботинок, а потом, очевидно, поняв бесплодность своих попыток, тяжело поднялся и зашаркал по коридору.
Он зашел в комнату к Ивану и немного постоял рядом с ним. Иван сопел ровно и успокоительно – от души. Было время, когда даже во сне он дышал длинно и тяжело, с протяжными нервными всхлипами.
Все прошло. В Ивановой жизни все теперь хорошо. Насколько это возможно.
Степан осторожно потрогал золотистый затылок и повыше натянул толстое клетчатое одеяло – в комнате в связи с наступившими майскими морозами было прохладно.
Странное дело. Под одеялом оказался медведь, тот самый, которого он купил после того, как идиотка Клара выбросила Леночкиного. Иван нового медведя не признавал, и медведь коротал свой век на книжной полке. Степан оглянулся и посмотрел. На книжной полке медведя не было.
Худая рука с острым шишковатым локтем прижимала медведя к ровно дышащему боку, к синей байковой пижаме, надетой по случаю холодов.
Степан еще раз оглянулся на книжную полку. Это был действительно тот самый медведь.
Наверное, все дело было в том, что он так сильно устал. А может, в том, что сегодня на людной улице он своими глазами видел, как тонна металла пыталась погубить близкого человека и почти погубила его, а он, Павел Степанов, даже не мог двинуться с места, чтобы помочь, предупредить, спасти…
А может, дело было в чем-то еще, чего Павел Степанов пока не понимал. Отказывался понимать.
Он выскочил из комнаты Ивана, как будто обнаружил, что ошибся дверью и попал в чью-то чужую комнату.
– Что с вами? – спросила Ингеборга, мимо которой он промчался на всех парах, отчаянно топая уличными ботинками.
– Уезжайте! – приказал он сквозь зубы, но даже не притормозил. – Уезжайте сейчас же!
После чего заперся в ванной.
Вода успокоительно и мощно запела в новеньких трубах.
Из блестящего крана она широким веером летела в белоснежную ванну с такой силой, что казалось, кипит.
Сгорбившись, Степан сидел на краю и тер, тер лицо. Он был уверен, что если перестанет тереть, то обязательно заплачет, и это будет означать конец всей его жизни. Последний раз Павлик Степанов плакал в детском саду, когда воспитательница прогнала его с деревянной, ярко раскрашенной лошадки.
Это была не лошадка, а мечта. Ничего ему так не хотелось, как посидеть на этой лошадке. Но детсадовскими правилами это было почему-то запрещено.
– Лошадка, – проговорил он с усилием и перестал скрести лицо.
Воды в ванне было уже много. Он подставил руку – горячая. Ему хотелось, чтобы вокруг него было очень много горячей воды.
Белов в больнице, и его жизни, как сказали врачи, а потом еще менты, ничто не угрожает. Зеленая машина – ясное дело! – не найдена.
“У кого из ваших сотрудников есть зеленые “Жигули” пятой модели?”
“Понятия не имею. Я знаю, какие машины у моих замов. Знаю, какая машина была у Петровича и какая у Саши Волошиной. Ни одна из них не похожа на “Жигули” пятой модели”.
“Кажется, это не первое чрезвычайное Происшествие в вашей конторе?”
“Не первое. В середине апреля у нас погиб рабочий, а несколько дней назад мы похоронили нашего прораба”.
“Надо же, сколько интересных совпадений! А говорят еще, что вы ведете в Сафонове какую-то почти нелегальную стройку, что вы там храм снесли, а на его месте то ли магазин сооружаете, то ли автобусную остановку, то ли сортир.
Степан подставил лицо под жесткие струи воды, которые больно хлестали и сверкали, как алюминиевая проволока, зато, кажется, сдирали проклятую пленку.
Кому мог мешать его зам? За что его пытались убить? Не было ли у него связей в криминальном мире? Не проигрывал ли он много в казино? А наркотики? А проститутки? Какие именно – девочки или мальчики? Сколько у него детей и есть ли внебрачные? Почему вы встретились на тротуаре около конторы? Вы всегда так встречаетесь или только сегодня?
Степан долго и тяжеловесно соображал, в чем именно его подозревают и почему он должен отвечать на какие-то совершенно идиотские, беспардонные вопросы, да еще отвечать так, как будто он оправдывается и никак не может оправдаться.
Нет, он не знает, где именно его второй зам. У них не принято весь рабочий день сидеть в офисе. У них несколько объектов по всей Москве, и они должны контролировать все Чернов может быть где угодно – в Сафонове, на Профсоюзной, на складе в Балашихе. Это очень просто проверить, нужно только позвонить.
“Не нужно никуда звонить, если нам понадобится, мы все уточним сами. Сколько всего сотрудников у вас работает?”
“Я никогда не считал. Я точно знаю, сколько сотрудников у меня в офисе, а сколько еще на объектах вместе с рабочими… Это лучше уточнить у прораба”.
“Ваш прораб, кажется, недавно скончался?”
И так без конца. И все снова. И потом сначала. И еще раз И два. И три.
Очень решительно Степан завернул горячую воду и до упора отвернул холодную. Сразу стало нечем дышать, и по-, казалось, что через минуту разорвется сердце.
Нужно терпеть. Нужно дышать. Ничего другого не остается.
Он вылез из ванны, радуясь, что зеркало запотело так, что рассмотреть в него ничего невозможно. В данную секунду он отчаянно не желал себя рассматривать.
Офисная одежда кучей лежала на полу, поверх ботинок.
Степан посмотрел на кучу с отвращением. Он не станет к ней даже прикасаться. Ничего такого. Она полежит до завтра на полу, а завтра явится Клара Ильинична… нет, не Клара, а кто там теперь у него работает, и соберет всю кучу.
Сопя, он кое-как обернул себя полотенцем и открыл дверь.
В коридор сразу повалил пар, и, пошарив рукой, Степан включил вытяжку, которая бодро и негромко загудела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});