Старые железные каркасы от кроватей, побитые и погнутые за долгие годы службы, представляют собой удручающее зрелище. Тут же в ряд стоят древние, как мир, потрепанные детские коляски. Рядом в аккуратные кучки складированы обломки досок — их явно подобрали на месте снесенных домов, теперь им предстоит пойти на растопку. На убогих прилавках разложены старые книги, ржавое железо, погнутые велосипедные рамы. Покупатели роются в этом хламе, пытаются оттереть от ржавчины бабушкины ложки, оживить затвор сомнительного фотоаппарата.
— Все эти мелкие торговцы появляются на «блошином рынке» раз в неделю и пытаются заработать пару-тройку шиллингов, — пояснил мне один из коренных бостонцев. — Но лучше прийти в базарный день, когда здесь собираются фермеры и торговцы зерном.
Некий мужчина настойчиво уговаривал меня приобрести мешок, полный круглых металлических ручек от дверей. Я до сих пор удивляюсь, зачем бы они мне могли понадобиться.
Трое уже немолодых, но вполне подтянутых (несмотря на нездоровый цвет лица) и полных энтузиазма поклонников Англии — на которых, судя по всему, специализируется город Бостон, штат Массачусетс — стояли в тюремных камерах ратуши, внимательно рассматривая маленькие голые клетушки, где в 1607 году содержались в заключении Уильям Брюстер и другие отцы-пилигримы после неудавшейся попытки бегства из Англии…
Однако наиболее ярким бостонским впечатлением является долгий подъем на Стамп — башню одной из самых больших приходских церквей в Англии. В этой церкви семь дверей — по числу дней недели; в нефе двенадцать колонн, соответствующих двенадцати месяцам года; в библиотеку ведут двадцать четыре ступени — по количеству часов в сутках; пятьдесят два окна представляют число недель в году; шестьдесят ступенек, ведущих на алтарь, напоминают о количестве секунд в минуте, а лестница на Стамп, башню высотой 275 футов, насчитывает триста шестьдесят пять ступеней — по числу дней в году.
Но когда вы поднимаетесь по винтовой лестнице внутри узкой каменной трубы, вам кажется, что эта цифра явно приуменьшена — настолько бесконечным видится подъем. Два или три витка спирали приходится проделывать в кромешной темноте. В это время откуда-то сверху доносится голос с характерным для уроженца Бостона (Массачусетс) мягким акцентом:
— Эй, ну как ты там… поднимаешься? Я жду тебя на повороте!
Лестница настолько узкая, что двоим на ней не разминуться. Поэтому пережидаешь, прижавшись к стенке, пока звук усталых, шаркающих шагов не возвестит, что человек снизу прошел и освободил для тебя каменный пролет.
Достигнув наконец вершины Бостон-Стамп, ты, конечно же, обнаруживаешь на смотровой площадке Грейси и ее матушку, а также пожилого профессора из Бостона (штат Массачусетс). Все они жадно вглядываются в плоский фламандский ландшафт, пытаясь различить на горизонте башни Линкольнского кафедрального собора (и, надо сказать, в ясную погоду это действительно возможно).
Далеко внизу, на берегу коричнево-зеленой реки, забавляется ватага местных сорванцов. Задрав головы вверх и приставив ко рту руки рупором, они кричат:
— Эй, мистер, бросьте пенни!
Кто-то из туристов откликается на просьбу маленьких попрошаек. Монетка, блеснув на солнышке, летит по широкой дуге и шлепается на землю с таким громким звуком, что никто не решается повторить опыт — из страха, что кусочек металла упадет на голову мальчишке и убьет его.
— Это Бостон! — восторженно шепчет Грейси, оглядывая маленький городок у подножия башни — с рекой, просторной площадью и налезающими одна на другую крышами.
— Я рад, что нам удалось его повидать, — говорит профессор.
— А время чаепития мы не пропустим? — раздается голос мамаши.
Бостон… чаепитие… знакомое словосочетание, забавно слышать подобное на вершине Бостон-Стапм! Я улыбаюсь и делаю вид, что рассматриваю башни Линкольна.
— Сейчас, папа, я буду через минуту!
Слышен щелчок — это срабатывает фотоаппарат Грейси. Через несколько мгновений шаги бостонцев (из штата Массачусетс) разбудили эхо на темных ступенях храма, в котором люди молились — и вполне успешно — за Новую Англию.
3
Он сидел в холле гостиницы, мрачно уставясь в путеводитель. Увидев меня, он — очевидно, под воздействием спонтанных дружеских чувств — сразу же сделал попытку завести разговор.
— Эй, приятель! — завопил он. — Не могли бы вы ответить мне на пару-тройку вопросов? Ну, спасибо… это чертовски мило с вашей стороны. Официант, пару сухих мартини! Так вот, сдается мне, что я приехал не в тот город! Видите ли, я ведь уже побывал в Линкольншире, в Глостершире и в Вустершире и — черт, как же там? — ага, в Херефордшире! И везде осматривал ваши хваленые соборы. И вот на тебе — на очереди Питерборо и его собор. Я ведь чувствовал, что это будет повторением пройденного… а значит, просто выбросил день коту под хвост! Может, мне следовало сразу двинуть в Или?
Я попытался проникнуться его проблемой, но не слишком успешно.
— То есть вы хотите сказать, что на вас не произвела впечатление особая мощь здешнего норманнского нефа?
— Нет, сэр, — со всей категоричностью заявил американец. — Мне кажется, что глостерширский неф покруче будет.
— А как насчет норманнской апсиды? Ведь она считается гордостью Питерборо! Или же замечательный западный фасад — недаром его называют «самым красивым портиком в Европе»!
— Пожалуйста, помедленнее, сэр, — внезапно воскликнул мой собеседник. — Как вы говорите? «Самым красивым…» чем?
Он вытащил блокнот, ручку с золотым пером и принялся записывать.
— Предпочитаю ничего не откладывать на потом, — пояснил он с дружелюбной улыбкой.
— Ну, тогда вам непременно надо записать историю этих храмов, — предложил я. — Ведь соборы не появляются, так сказать, на ровном месте. Мол, привезли два воза кирпичей и принялись строить. Нет, сэр, за каждым английским собором стоит своя история, в которой намешаны и любовь, и вера, и борьба… Вот, скажем, с собором Питерборо связана красивая любовная история. Жил-был некогда саксонский король по имени Пеада, и он без памяти влюбился в прекрасную принцессу, которую звали Этеледа…
— О, боже! Эти варварские имена сведут меня с ума!
— Не берите в голову, сэр. Для того времени это обычные имена. Так вот, король был язычником, а его возлюбленная христианкой. И девушка пообещала выйти за него замуж, если Пеада примет христианство. Это, кстати, нередкое явление: многие саксонские королевства обрели истинную веру благодаря женскому влиянию. Король согласился, и в результате вся Мерсия приняла христианство. В ознаменование этого события построили церковь — на том самом месте, где сейчас стоит собор.