довольным жизнью. А Космосу хотелось, чтобы его любили. И его любили взаимно, решив закопать за сто первый километр все то, что рассорило их осенью прошлого года.
Лиза нехотя отрывает тяжелую голову от мужского плеча, и осознает, что уже не семь, и не десять часов утра. И что Космос бессовестно придавливает её собой, и она забывает, что вообще умела двигаться. Хорошо, что ребра не сломал, и она может свободно дышать. По телу приятно разлилось тепло, желанное и приятное, которого так не хватало в зимние стужи. Тоска осталась где-то за бортом комнаты и растворилась окончательно, когда водоворот любви закружил, не оставляя возможности подумать о том, что будет завтра.
И что, чёрт возьми, случилось в Дубне, когда жизнь не дала подумать — есть ли путь к отступлению? И вот туманная голова Лизы падает обратно на белые простыни и к ласковым рукам, и Кос, прислоняясь щекой женской макушке, шепчет тихое «нет». Она не должна думать о прошлом, в котором всё равно ничего не исправишь.
Лиза не забыла, что совсем не умеет жить без Космоса. У них это обоюдно, как диагноз, поставленный давно и надолго. Сроки несоизмеримы, лечения не существует. И поэтому ещё минут пятнадцать они тихо дремлют, привычно сплетая ноги, и не говоря ни единого слова. Часы, ровно тикающие на стене, подсказывали Лизе, что им пора выходить из состояния блаженного морока. Но Кос решительно отсекает любые попытки опустить ноги за пределы дивана, но Лиза тихо уговаривает возлюбленного:
— Ко-о-о-с, пожалуйста…
Но Павлову не слушали — её с нетерпением целовали в шею, дразнили и приручали, лаская выгнутую в призыве спину, и пользуясь сонливой слабостью, не давали окончательно сбросить с себя оковы царства Морфея. Она восприимчиво поддается, особенно когда её губы отвечают на горячие мужские поцелуи. Космос знал, что делал — желание обладать никуда не уходило, а лишь заставляло слиться в одном движении.
— Космос, двенадцать! Нас теперь точно услышат соседи! — сквозь поцелуи заявляет Лиза, капитулируя перед неизбежным Холмогоровым. — Кос!
Вездесущие ладони, рисующие неведомые круги на неприкрытом плоском животе девушке, не дали уйти. Лиза попыталась стянуть одеяло с прижавшегося к ней Космоса, который немного успокоился, накручивая её золотистые волосы на пальцы правой руки, но наконец-то получила ёмкий и однозначный ответ на свои действия:
— Спи сладко, я посторожу!
От этого охотника действительно не спрячешься, особенно когда он переворачивает её, и Лиза поддается, крепко обхватывая мужскую фигуру гибкими ногами. Космос устраивает её удобнее и не даёт отстраниться, и они снова растворяются друг в друге. Трепетные руки поддерживают её, когда Лиза приподнимается навстречу, раскрывается, не тая загадок для того, которого так давно любит. Обиды проходят, а вот её чувство, заслонившее остальной мир, никогда не уйдет.
Павлова больше всего на свете боится проснуться, и услышать, что её Космос больше никогда к ней не придёт. Такого она не выдержит. Сломанная кукла со стеклянными глазами…
Возможно, злые языки правы. Дочь советского судьи видит мир глазами человека, давно преступившего закон ради лучшей жизни. Смотрит на людей через спину Космоса, зная, что её просто не осмелятся тронуть. Любит взаимно, понимая, что, пытаясь убежать, никем не сможет заменить бесценный оригинал.
В комнате вовсю брезжит солнце, а Космос и Лиза не спешат прервать уединение. Им так часто не хватало простого «вдвоем», и тяжело дыша, и утыкаясь носом в теплую ключицу, девушка совершенно ни о чём не думает. Лизе нравится проводить холодными руками по сильной спине, отогреваться от собственной стужи и забываться, чувствуя, что рядом с ней бьётся горячее сердце, которое поразило её одним выстрелом. Она жарко расцеловывает родное лицо, и зарывается тонкими пальчиками в темно-русые волосы Космоса — они всё ещё пахли его терпким одеколоном.
Раньше Павлова терпеть не могла нотки «Шипра», едва улавливаемые на коже собственного мужчины, но сейчас готова вечно втыкаться любопытным носом в ключицу Коса и тихо сходить с ума от счастья.
— Спать не получится, прости, Кос, — Лиза вырывается из мужских рук, и садиться на широкий подоконник, не пытаясь удержать на груди сползающее пуховое одеяло, но внезапно чихает, и все покровы окончательно падают на пол. — Ты сам виноват в том, что здесь произошло. Приехал на мою голову, родственников по адресам разогнал!
— Начнем с того, что они сами всё подстроили, пока я сопли на кулак мотал, а ты в трубку сопела, — Космоса смешит манера Лизы возмущаться. Но пусть голосит — Лиза должна знать, что у нее есть только один преданный зритель. — Будь здорова, бригадирша! Марш под одеяло! Жду покаянных речей! — мужчина выразительно приподнимает левую бровь, пронизывая Лизу синим внимательным взглядом. — Стрельнула, так отвечай, что ли!
— Мне кажется, что я достаточно тебя обработала, пришелец, — Лиза смотрит на Космоса влюблено, подкупая мягким голосом, — но ты постарался сильнее, кто бы сомневался! У меня на фоне твоего приезда не просто сдвиг, а помутнение рассудка!
— Обращайся, моя хорошая, — Космос добродушно хмыкнул, кидая в свою голубоглазую подушкой, — и будешь меньше попадать в переделы, если станешь меня слушаться. Чего слиняла от меня опять? — рука Коса потянулась под кровать, где он, кажется, посеял свои черные брюки, пуляя их ногой подальше в крайней спешке. Но штанины слишком далеко, не дотянуться даже с его силой. Прощайте «Marlboro», забытые в кармане. Да здравствует здоровая нация! Минут на пятнадцать, наверное.
— Всего лишь синяк на руке, и ничего бы они мне не сделали! — Гела выложил историю про цацки и везение Лизы вчера днем, прося Космоса повлиять на Лизу — разборки с местной шпаной здоровья не приносят. Космос отнёсся к новости не слишком радужно, чего и следовало было ожидать, но у него просто не осталось сил, чтобы повышать голос или отчитывать девушку. Он дорожил воцарившейся идиллией. — И я же здесь, ты со мной. Что ещё нужно?
Павлова не спешила подходить к теме, волновавшей её не первый день, проведенный в Ленинграде. Этот город давал им шанс на новую жизнь, на чистые страницы, где ни Космос, ни Лиза не помнили ночи на даче Царёвых.
— Нужна смена координат, как в географии, чтоб её! Может, обогреватель врубим, а? — поёжившись, поинтересовался Космос, глядя на Павлову, обязанной тонкой простынкой. Он нарочито не вел с ней серьезных бесед, зная, что после ссоры, порядком затянувшейся, ему бы хотелось видеть улыбающееся лицо своей девушки, а не её резкие укоры.
— Сам ты как обогреватель, Холмогоров!
Признаться честно, Лизе безразлично и на мороз за окном, и на привычный северный ветер с