Отходя от Владимирского собора, Наташа хмуро подумала, что стала законченным циником. Может, цинизм и облегчал жизнь, упрощая ее, но ничего хорошего в этом не было. Она остановилась и обернулась, чтобы еще раз взглянуть на собор и… едва не столкнулась нос к носу с Тарасенко — он шел от собора в ее направлении, опустив голову и глядя себе под ноги. На его запястье болталась барсетка. Наташа отвернулась и как бы невзначай шмыгнула за толстый ствол дерева, удачно оказавшегося рядом. Тарасенко прошел мимо, не заметив ее. Подождав, пока он не отойдет достаточно далеко, она последовала за ним, размышляя над тем, что Алексей мог делать в соборе — насколько она его помнила, набожностью он не отличался. Благодарил Господа за удачно вырезанный аппендицит? Потом она вспомнила, что подруга Алексея говорила о предстоящем венчании — может, потому он и был здесь?
Вслед за Тарасенко она дошла до бульвара, потом спустилась к дороге, где тут же резко повернулась спиной, делая вид, что рассматривает витрину книжного магазина, потому что Тарасенко остановился возле блестящего серого «пассата» и, сняв перчатку, начал ногтем соскребать что-то с лобового стекла. Потом он обошел машину, открыл переднюю дверцу и сел. Она продолжала наблюдать за ним, глядя в витрину. Сзади он вряд ли смог бы ее узнать — волосы с проседью, которые Наташа так почему-то и не решилась снова покрасить, были надежно запрятаны под серую шапку, куртка и брюки самые обычные, какие носят сотни женщин с достатком, сильно не дотягивающим до среднего.
Подождав, пока «пассат» не тронется с места, Наташа подбежала к обочине и, минут десять безрезультатно махая рукой, все же остановила машину. Сев, она назвала водителю адрес Тарасенко. Отслеживать своего старого клиента она пока не собиралась — ей хотелось проверить верно ли Костино предупреждение.
По ее просьбе водитель остановил машину почти за квартал до нужного дома, и остальное расстояние Наташа прошла пешком, спрашивая дорогу у случайных прохожих. Она торопилась — уже начинало смеркаться. Нужный ей дом стоял буквой «п», охватывая большой двор, засаженный по центру молодыми каштанами. Несмотря на холод, во дворе было довольно людно — женщины с колясками, дети, группка пожилых мужчин, яростно о чем-то спорящих. На площадке стояло несколько машин. Не заходя во двор, Наташа села на скамейку неподалеку, за кустами, с которой двор хорошо просматривался, и принялась наблюдать. Вскоре приехал тарасенковский «пассат», остановился на площадке, въехав правыми колесами на бордюр, и из него выбрались сам Тарасенко и высокая светловолосая молодая женщина с портфельчиком и пухлой прозрачной папкой. Наташа подумала, что это, наверное, и есть Мила, его невеста, с которой она уже не раз говорила по телефону. Закрыв машину, Алексей и Мила направились к подъезду. Судя по их резким голосам, долетавшим до Наташи, они ссорились и ссорились серьезно. Алексей размахивал руками, что-то доказывая, Мила отвечала ему с возмущением и злостью, держась от него на подчеркнутой дистанции «я тебя не знаю», и что-то они не очень походили на людей, собирающихся вот-вот обвенчаться. Когда они скрылись в подъезде, Наташа долго смотрела им вслед, пытаясь понять, изменилось ли что-то в Алексее или нет. Потом она встряхнула головой и стала наблюдать за двором.
Наташа просидела на скамейке до тех пор, пока окончательно не стемнело, тщательно запоминая всех, кто сидел во дворе, бродил по нему, останавливался с кем-то поговорить — тех, кто так или иначе в нем задерживался. Она переписала номера машин, стоявших на площадке, у подъездов и у бордюра ближе к соседнему дому. Четыре из них вскоре уехали, остальные постепенно растворились в густеющей темноте, и вместе с ними серый «пассат», судя по всему, ночующий прямо на площадке, без гаража. Только тогда она ушла, еле передвигая замерзшие ноги, и, добравшись до дома, почти час оттаивала в горячей ванне, простуженным шепотом проклиная завтрашний день, который ей снова предстояло провести в наблюдении за тарасенковским двором.
Наташа высмотрела их на третий день, а на четвертый окончательно убедилась, что это именно те, кого она искала. Торопиться ей пока было некуда — воспользовавшись услугами одного из местных «Интернет-кафе», она отправила письмо Витязю, которое составляла всю ночь, изведя почти целую тетрадь. Крайней датой она поставила десятое февраля, и теперь оставалось только ждать и надеяться, что Витязь ответит. И Наташа продолжала сидеть на своей скамейке за переплетенными и довольно густыми, хоть и голыми кустами сирени — уже с термосом горячего кофе и рисовальными принадлежностями — на всякий случай. Несмотря на холод, наблюдать за жизнью двора было очень интересно — люди приходили, уходили, гуляли с детьми, ссорились, сплетничали, иногда до нее долетали обрывки разговоров. Двор оказался хорошим индикатором — она успела понять, что Тарасенко, к которому раньше здесь относились в принципе с симпатией, теперь во дворе не любили и сторонились, даже побаивались. Несколько раз Наташа видела, как Тарасенко, проходя через двор, останавливался возле кого-нибудь из соседей и делал замечания по поводу их одежды, поведения или каких-нибудь особенностей характера. Она слышала далеко не все, но каждый раз до нее долетали призывы Алексея обратиться к богу, обрести его в своей душе и тому подобное, а также цитаты из обоих Заветов. При этом лицо его становилось странно пустым, что совершенно не сочеталось с пафосом проповедей, и он делал рукой странный жест, которого у него прежде не было — словно выщипывал из воздуха какие-то невидимые клочочки. Наташа смотрела на своего клиента с тоской и страхом — она забрала у Тарасенко излишнюю откровенность, изрядно портившую ему жизнь, но теперь он быстро и уверенно превращался в религиозного фанатика. Значит, вот они, последствия, о которых говорили и Слава, и Костя?
Религиозность…
Сметанчик с тысячами слов на губах…
Не знаю, почему, но море… я к нему теперь и близко не могу подойти…
Я ведь никогда не любил готовить, терпеть не мог…
Что случилось с моим сыном?! Почему он стал таким?!
Так или иначе, этот Алексей Тарасенко был ей незнаком. И поняв это, Наташа почувствовала страх — тяжелый, серый, постыдный и какой-то гаденький страх, смешанный с чувством вины, и она тут же отчаянно начала его от себя отталкивать, комкать, пытаться уничтожить. В конце концов, в чем она была виновата? Только в том, что что-то убрала и что-то — возможно, заметьте, только возможно! — вылезло наверх. Но это что-то она не создавала — оно было изначально, оно принадлежало Тарасенко, это была часть его и только его, как рука или сердце, Она здесь не при чем. Но страх оставался, и оставалась вина, только теперь еще появилось отвращение к самой себе. Тогда Наташа попыталась вообще об этом не думать, полностью переключившись на тех, кто присматривал за домом Тарасенко, ожидая ее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});