велено? Или сразу морду тебе набить?
– Не трогай её, – с трудом сам себя услышал Рагдай сквозь мутную и зелёную поволоку, змеёй вползавшую ему в голову, – послушай, Сновид, послушай! Я всё скажу тебе!
– Что ты скажешь?
– Скажу, где взаправду прячется одноглазый! Вели Микулке уйти.
– Микулка, вернись к своему костру, – приказал Сновид. Приказ был со скрипом зубов исполнен. Хлеська отёрла рукавом лоб, покрытый испариной.
– Монастырь под Корсунью, на большой восточной дороге, близ виноградника, – прошептал Рагдай и сразу почувствовал себя хуже. Густая зелень заволокла его взор. Тяжёлая голова наполнилась жаром. В ней зазвенели, то приближаясь, то удаляясь, голоса тех, кого рядом не было.
– Ты не врёшь? – спросил Шелудяк.
– Не вру. Отправь гонцов в Корсунь. Я у вас буду, пока гонцы не вернутся.
Лихие переглянулись.
– Как далеко от города он? – спросил атаман, незнакомый вовсе Рагдаю. Рагдай ответил:
– Пять вёрст. Пускай Хлеська сядет.
– Иди сюда, – позвал Дорош Хлеську. Та, вновь усевшись с Рагдаем, надела свой полушубок, опорожнила ковш, протянутый кем-то, и, сладко щурясь, уставилась на огонь.
– Если ты соврал, умрёшь лютой смертью, – предупредил Шелудяк Рагдая, а старый колдун прибавил:
– Сначала Хлеська умрёт. На твоих глазах.
Рагдай промолчал.
– Горюн взят живьём? – спросил у него Дорош.
– Лидул его зарубил. И двух других – тоже. Меня же он обвинил перед князем в том, что я дал вам скрыться.
– Ой! Врёт он, врёт! – вмешался Василь, – Лидул не таков!
– Выпей ещё браги, – сказал Сновид, вручая Рагдаю немалый ковш.
– Нет, не стану пить! Мне от неё худо.
– А как же мы её пьём? И Хлеська?
– Не знаю! От этой браги черти бы сдохли! Сойду с ума, ещё если выпью.
– Они того и хотят, – усмехнулась Хлеська, – после второго ковша ты увидишь духов.
Перехватив взгляд Сновида, она умолкла на полуслове.
– Не боюсь духов, – проговорил Рагдай, и, поднеся ковш к губам, четырьмя глотками выпил всю брагу. Грудь обожгло. Зелёное начало чернеть и царапаться. Но Рагдай сделал вид, что всё хорошо. Ему показалось – он целый час протягивал руку, чтоб вернуть ковш Сновиду. Тот, взяв его, сразу обратился к Шелудяку:
– Потолкуй с Равулом!
– О чём? – зевнул Шелудяк.
– Пускай даст мне месяц отсрочки.
– У тебя есть ещё десять дней. Равул уговора менять не станет. И так он ждал слишком долго.
– К тому же, – вставил Дорош, – он зол на тебя за то, что ты ещё раз умудрился провалить дело. Сегодня, в Киеве.
– Это правда, – признал кудесник, – но я там был не один, а с вами двумя. Об этом уже забыли? Дайте мне месяц, други! Как можно за десять дней по снежной степи доскакать до Корсуни и вернуться?
– Это уже не наша забота.
Рагдай упал и уснул.
Глава двадцать третья
И вдруг он вскочил, проснувшись мгновенно. Как от ведра ледяной воды. Морозная ночь была на исходе. Звёзды с луной на зелёном небе сделались ещё ярче. Мёртвая тишина стояла в лесу, одетом в пушистый, белый наряд. Рагдай удивился сперва тому, что вовсе не слышно храпа лихих, которые спали возле костров, почти догоревших. Потом он понял: звуки остались там, а он – уже здесь. Он взглянул на Хлеську. Она спала на боку, прижав к животу коленки и подложив ладони под щёку. Её лицо казалось во сне особенно измождённым. Около рта пролегла страдальческая морщинка. Василь с Дорошем лежали неподалёку от Хлеськи, а прочие атаманы – с другой стороны кострища, в котором тлело несколько углей. Сновида не было видно.
В теле и в голове Рагдая чувствовалась волшебная лёгкость. Ему казалось – если он прыгнет, звёзды его обхватят и не отпустят. Он засмеялся. К нему приблизился дух. Рагдай весело кивнул ему головой. Тоскливое упоение ночной мглой, пронизанной звёздами, уступило место в его душе небывалой жажде что-то узнать. Дух тронул его плечо, и, медленно повернувшись, пошёл к горе, вздымавшейся над опушкой. Рагдай поспешил за ним. Они вошли в чёрную пасть пещеры, вырытой в склоне, и зашагали в недра горы. Идти пришлось долго – дольше, чем по подземному ходу с Хлеськой. Дух шествовал впереди, источая мертвенное сияние. Камни, которыми была выложена пещера, мерцали, словно кусочки льда. Местами свод подземелья свисал так низко, что Рагдай вынужден был слегка пригибаться. Наконец, вышел он из пещеры.
Вышел один, без духа. В звёздную ночь. Но звёзды горели уж не над Русью, а над какой-то южной землёй, вожделенно пившей ночную свежесть после дневного зноя. Долина, застланная туманом, спускалась к быстрой реке – настолько широкой, что оказавшийся перед ней Рагдай противоположного берега не увидел, хоть ночь была очень светлой.
Слева, на высоченной горе, которая дыбилась над чудовищным омутом – пожирателем кораблей, стоял городок. Его обступала каменная стена с четырёхугольными башнями. Ниже на пять-шесть вёрст по реке и чуть от неё подальше располагался огромный военный лагерь. На земляных валах, его окружавших, ветер трепал знамёна святой Ромейской Империи. Перед лагерем, на воде, стояли военные корабли под теми же флагами. Было их, кораблей тех, несколько сотен.
А над равниной кружились ополоумевшие вороны. И было из-за чего им сойти с ума! Весь берег между воинским станом и городком был завален трупами. Постояв, Рагдай направился к ним. Он не знал, зачем. Влекло его нечто гораздо более сильное, чем обычное любопытство. Ему казалось, что он идёт на свет зовущей его звезды – идёт, ослеплённый её лучами, которые присосались к самому его сердцу. Что здесь творилось! Треть миллиона конных и пеших много часов подряд тупили оружия друг о друга. Рубились страшно. Кованые щиты, панцири и шлемы сминались как скорлупа, а кости ломались, словно былинки. Была, должно быть, адская давка. Всадники погибали сразу, как только кони под ними падали. Большинство коней свалилось не от ударов, а от усталости. Изломав мечи, топоры и копья, враги душили друг друга одеревеневшими пальцами, истекая кровью из многих ран. Наверное, уцелело гораздо меньше, чем полегло. Так думал Рагдай, идя по кровяной корке среди погибших. Он узнавал ромейских схолариев, с ног до головы закованных в сталь, блистательных экскувиторов в устрашающих масках и ярко-синих плащах, варягов и руссов в более лёгких латах, болгар, хазар, печенегов, угров. Лица хранили какое-то сатанинское выражение, а в глазах убитых коней застыла тоска. Вороны сердито каркали на Рагдая, слетая с трупов. Рагдай шагал прямо к середине страшного поля, ясно осознавая: его там ждут. С каждым шагом ему всё больше кружило голову очень странное упоение. Это было не что иное, как упоение сорвавшейся с цепи смертью, размахом её и силой.
Вдруг он застыл, не веря своим глазам. Сказочно красивый, белый арабский конь с золотистой гривой и самой роскошной сбруей, какую только возможно было вообразить, лежал на боку, и, казалось, слушал, не