Как ни странно, Тисон поехал с нами. Правда, за всё время в пути мы с ним не перемолвились ни словом, в экипаже он сидел напротив меня, однако глядел исключительно в окно. Тисон вообще смотрел куда угодно, но только не на меня, будто меня вовсе рядом не было, и казался отстранённым, полностью погружённым в собственные невесёлые думы. Причём явился в последний момент, когда мой скромный багаж погрузили, мы сами сели, и лодка уже готовилась отплыть, без форменной хламиды и с заплечным вещевым мешком. Ещё и берет нацепил, правда, поприличнее того, что достался мне. Братья о чём-то пошептались и больше я ничего от Тисона не слышала.
Оставшаяся часть дня прошла за обустройством на новом месте, знакомством с прислугой и домом и моим подробным пересказом, что произошло вчера. С дотошностью следователя Эветьен расспрашивал меня, что я видела, слышала и чувствовала во время нападения, что успела заметить, что мне показалось или не показалось. Я упомянула прожитый фрагмент из прошлого Асфоделии, и Эветьен мгновенно вцепился в него. Пришлось и тут пошагово вспоминать, что я слышала, видела и ощущала.
Записи на элейском я видела, но не присматривалась к ним и уж тем более не читала. Асфоделия хорошо их знала, поэтому ей не было нужды вчитываться в них при каждой возможности, а я была лишь зрителем, не имеющим никакой власти над чужим воспоминанием.
Жезл я описала максимально подробно. Попробовала даже зарисовать, но получилось очень уж схематично и кривовато.
Показала и осколок, прихваченный из дворца. Эветьен долго, придирчиво изучал потенциальную улику, водил над острыми краями пальцами и хмурился, а потом вовсе его у меня реквизировал без объяснения причин.
Следы в дворцовых покоях к утру благополучно рассеялись – и концы в воду, как говорится.
Тисон по прибытию в дом брата удалился в одну из гостевых комнат и до вечера оттуда не высовывался.
И да, мне предстояло спать в хозяйских апартаментах. Вещи туда перенесли сразу, и никто из слуг ни взглядом случайным, ни гримасой украдкой не выразил своего мнения относительно столь поспешного заселения жениха и невесты в одну спальню.
Вечером мы втроём чинно и в скорбном молчании поужинали в столовой. Я думала, страннее, чем уже есть, быть не может. Ан нет, всегда оставалось место для дальнейшего падения. Прямоугольный стол рассчитан на восемь персон, но рассаживаться по-хитрому мы не стали: Эветьен занял место во главе, я и Тисон – рядом, на длинных сторонах, друг против друга. Сама трапеза была много проще, легче и короче затяжных дворцовых ужинов, без бесконечных перемен и чужих глаз, однако радости сей факт принёс мало. Не очень-то приятно вот так ужинать пусть и втроём, но в напряжённой тишине, нарушаемой лишь стуком столовых приборов, то беспокойно коситься друг на друга, словно непоседливые дети, то притворяться, будто всецело увлечён содержимым тарелки.
После мы разошлись.
За неимением лучших идей я решила лечь спать пораньше, а перед сном уделить время занятию, с которым в этом мире почти что распрощалась – чтению в постели.
Эветьен, вероятно, тоже.
В результате в спальне мы оказались одновременно и ещё несколько минут сталкивались во всех важных общественных местах вроде ванной комнаты и гардеробной. Старательно улыбались – Эветьен извиняюще, я вымученно – и прикладывали все усилия, дабы как можно меньше мешать друг другу. Хорошо хоть, Тисон скрылся в гостевой спальне и участия в этих танцах на ограниченной площади не принимал. Весь день я пыталась думать о чём угодно, лишь бы не о нём и всей этой ситуации в целом. С головой погружалась в новые дела и заботы, радуясь, что они есть и можно заняться чем-то ещё, кроме страданий, переживаний и судорожных размышлений о произошедшем. Отчасти я понимала Тисона – моё иномирное происхождение не укладывалось в картину его собственного мира с той же лёгкостью, какая отличала его брата. Как я сама реагировала бы, узнай, что человек, с которым я успела сблизиться, оказался вдруг не тем, за кого себя выдавал, кем считала его я? Причём он не просто притворялся кем-то другим, но был пришельцем из неведомых, невообразимых мест, душой, затесавшейся в тело, ей не принадлежащее?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Не знаю. Не могу сказать.
А отчасти горько, больно понимать, что меня бросили, что от меня отвернулись и ушли, не удостоив ни словом, ни взглядом, будто я по своей доброй воле напросилась в попаданки, будто всё это время я скрывала правду лишь потому, что мне нравилось водить окружающих за нос.
Ещё и с нами поехал… зачем? Мучить меня своим присутствием и осознанием, что я собственными ногами растоптала всё хорошее, что между нами было, обманула и подставила под удар?
Нет, лучше и впрямь думать об этом поменьше, иначе с ума сойти можно и отнюдь не так, как прошлой ночью.
До кровати я добралась первая – Эветьен уступил мне и ванную, и гардеробную. Прихватив томик по истории, одолженный женихом ещё во дворце, нырнула под одеяло, устроилась поудобнее и продолжила читать о периоде царствования Эрнесто Второго и его супруги Иванны, прозванной андрийской лисицей – по месту рождения, за рыжие волосы и хитрость, изворотливость, расчётливость и ум, полагавшийся в те годы не женским. Собственно Эрнесто толком и не правил, за него это делала супруга, причём довольно успешно. Правда, большую часть времени Иванне приходилось прикрываться благоверным, ибо где это видано, чтоб женщина, которую сами боги поставили ниже мужчин, венец правящей императрицы носила? Благословенная Франская империя это вам не какая-нибудь презренная Вайленсия с её богопротивными нравами…
Эветьен вернулся в спальню, одетый в чёрные штаны из мягкой на вид ткани и бежевую рубашку с – вот чудеса! – пуговицами сбоку вместо дурацких шнуровок. Пожалуй, я бы назвала этот комплект средневековой пижамой, но вслух повторять не стала. Рубашку Эветьен сразу снял – и зачем надевал, спрашивается? – устроился на второй половине кровати, взял со столика небольшую тонкую книжку, практически брошюрку, открыл и тоже углубился в чтение.
Так, наверное, и выглядит супружеская жизнь лет через десять после свадьбы.
А ведь мы даже не женаты.
Покосившись на Эветьена и убедившись, что он не обращает на меня внимания, я уткнулась в свою книгу. Прочитала ещё пару страниц, затем вернулась к началу, покопалась в памяти.
– Эветьен?
– Да?
– Почему в исторических хрониках, которые я читала в библиотеке Эй-Форийи, не упоминалось ни одной правящей императрицы и вообще всячески подчёркивалось, что женщин до власти не допускали, а в этой книге подробно рассказано о фактическом правлении супруги Эрнесто Второго?
– Потому что я дал тебе менее распространённое издание, – ответил Эветьен, не отрываясь от брошюрки. – В официальных хрониках годы правления андрийской лисицы предпочитают обходить стороной, делая ударение на недостатках её мужа и желании Иванны посадить старшего сына на трон прежде, чем его отец сложил с себя императорский венец.
– Сплошной сексизм и мизогиния, – проворчала я. – И это с матриархальной страной под боком.
– Именно поэтому, Алия, – Эветьен перелистнул страницу-другую и вдруг придвинулся ближе ко мне, повернул книжку так, чтобы я могла посмотреть. – Взгляни.
На желтоватой странице был изображён жезл, длинный, с рунами на ручке и небольшим шаром, укреплённым в оголовье. Схематичный, но в разы более аккуратный, чёткий и узнаваемый, нежели моя мазня по памяти.
– Похож на тот, что ты видела?
– Да, – я опустила взгляд на подпись внизу, но буквы оказались незнакомыми. – Я не понимаю, что тут написано.
– Едва ли Асфоделии – и тебе – известен вайленский язык.
– А ты его знаешь?
– Конечно, – Эветьен удивлённо посмотрел на меня. – Наша бабушка со стороны отца родом из Вайленсии. Мы все говорим на языке её родины, кто-то лучше, кто-то хуже.
– Тисон тоже?
– Лет пять назад говорил вполне сносно.