На четвертый день их пребывания в мотеле он сделал интересное открытие. Обычно он строгал ножом по дереву, причем делал это не потому, что ему это очень нравилось, а просто потому, что так было всегда. Он взял кусочек мягкой древесины и вышел на улицу на тот прямоугольный участок, где росли кактусы и раньше был бассейн, – он называл это место «невидимым бассейном» или просто «бассейном». Сел на песок, скрестив ноги, и начал вырезать. Солнце обрушилось на него, как горячий кусок тяжелого железа, давящий на голову. Он наполовину вырезал дерево – голову в форме банана с бездонными впадинами для глаз и зазубренную насечку для рта – когда вдруг рука, в которой он держал нож, соскочила с дерева и вонзила нож в жирную часть его другой руки – медленно, осторожно, не задумываясь о последствиях.
Он позволил крови капать, а затем она обильно полилась на песок, прежде чем он остановил ее куском ткани, который оторвал от задней части рубашки. Она загустела, почернела и потекла четырьмя разными струйками. Потом каждая из них затвердела, уменьшилась и встала из песка на четыре ноги, пытаясь унести новое круглое тело прочь. У него стала отрастать голова с сияющими глазами, а потом вся масса разрушилась в неподвижную бесформенность.
«Недостаточно силен, – подумал Уокер. – Но это поправимо».
Следующие несколько дней он проводил в основном сидя на старом шезлонге, который поставил напротив мотеля. Подушечка выцвела и была вся в дырках, из которых торчала старая набивка, напоминающая органы утонувшего и раздувшегося трупа. От самой подушки пахло морем и гнилью, что было странно, потому что климат там был сухой, а на несколько миль вокруг нельзя было найти ничего мокрее лужи на автомойке. Но это был запах, который, как он считал, всегда успокаивал. Он напоминал ему древний запах мира, который, наверное, чувствовали еще те ящерицы, что впервые выползли из океана.
Он поставил шезлонг так, чтобы можно было смотреть в пустыню, простирающуюся за мотелем, за автострадой, которая уходила через юго-восток Колорадо дальше на Запад. Эта пустыня была такой же ровной и плоской и такой же светлой или темной, как океан, в зависимости от времени суток и расположения Луны и Солнца. От этого относительного расположения и от того, что лежало за ним, зависело очень многое. Гораздо больше, чем суждено узнать большинству людей.
За пределами далеких краев этой пустыни, за ее самыми дальними границами зоркий глаз мог увидеть лежащие в тени дюны, экспозиции тяжелых камней, древние шлаковые конусы и столовые горы[68] – островки с плоской вершиной в небесах. Уокер никогда не был в подобном месте, но оно снилось ему почти всю жизнь.
Каждый день Уокер сидел там в шезлонге. Карнизы крыши мотеля немного защищали его от ослепительного яркого света. На коленях у него лежал блокнот, у ног – голубой мини-холодильник с пивом. Он наблюдал за этими едва различимыми далекими деталями, ожидая, будто что-то произойдет, неожиданно появится или просто переменится в его понимании.
«Я работаю над нашим будущим и над тем, чтобы заработать денег», – говорил он Энджи, а она, разумеется, ему верила. Если бы она только заглянула в его блокнот, то увидела бы там каракули людей и животных, поглощаемых созданиями, которые только этого и жаждали, или длинные письма к неизвестным существам, на языке которых могут говорить только единицы. Конечно, она в любом случае не поняла бы, что именно увидела. Если бы у Уокера было чувство юмора, он мог бы сказать: «Это письмо от моего отца». Но поскольку он никогда не понимал пользы от юмора, то не стал бы так отвечать.
Энджи никогда не спрашивала его, почему им пришлось уехать так далеко, чтобы ждать результатов какого-нибудь собеседования, особенно если учитывать, что в «Перекрестках» и на сотни миль от этого мотеля никаких вакансий не было. А Уокер даже не потрудился придумать какую-нибудь историю, потому что был точно уверен, что она не спросит. Из-за этой женщины он становился очень ленив.
Один или два раза он прямо говорил ей, что она очень глупая. Она выглядела так, будто сейчас разорвется на части. С одной стороны, он чувствовал свою вину за то, что сделал.
С другой стороны, ему хотелось знать, каково это – чувствовать, что твое лицо разорвется на части. Но у него не было способностей. Он полагал, что некоторые люди уже рождены жертвами. А некоторые были такими же, как он. Слово «хищник», по его мнению, хорошо подходило для определения таких людей. На этой планете было очень много хищников.
Двое их детей лезли на стены. Разумеется, не в буквальном смысле, но Энджи описала их поведение именно так. Единственным местом, где они могли поиграть, была парковка мотеля, потому что Уокер был убежден, что им стоит позволить поиграть там – так они смогут получить несколько уроков о том, как о себе позаботиться.
Если они увидят подъезжающую машину, пусть учатся уходить с дороги. Но Энджи бы этого не позволила. Конечно, он был их отцом – поэтому в них текла умная кровь – и мог настоять на своем, но иногда, когда речь идет о заботе о детях, лучше предоставить право последнего слова матери.
Мама Уокера позволяла ему свободно гулять с тех пор, как ему исполнилось шесть, – такова была ее манера воспитания. Это не означало, что она совсем о нем не заботилась. На самом деле он даже не знал, что именно она к нему чувствовала. Она могла чувствовать что угодно или ничего. Такой уж она была.
Он никогда не видел своего отца, но ему казалось, что он его знает, – разумеется, он мог его чувствовать. Его мать переспала с сотней мужчин или даже больше, так что это мог быть кто угодно или, как считал Уокер, даже что угодно. Но он верил, что узнал бы отца, если бы увидел его, как бы тот ни выглядел. Его это никогда не беспокоило. И если он увидит это создание, его отца, то, наверное, даже не поздоровается. Но у него могут возникнуть вопросы. И, возможно, ему захочется взять образец его крови. Возможно, ему захочется узнать, что произойдет, если капнуть отцовской кровью на землю у «Перекрестков».
Мальчик (они назвали его Джек) швырнул что-то в сестру. Ее звали Джиллиан или Джинджер, в зависимости от дня недели. Уокер так и не смог придумать ей имя, которым действительно хотел бы ее называть. Или хотя бы запомнить, Джиллиан или Джинджер. Он не знал, чем Джек хотел ударить сестру – он никогда ничего не замечал. Он наблюдал за ними не очень внимательно. Не было смысла расспрашивать их самих – оба были маленькими врунишками. Его опыт показывал, что люди, как правило, плохо реагируют на правду. А его детям хорошо удавалось лгать.
Но Энджи было не остановить.
– Они вырастут и превратятся в чудовищ! Оба! Джек бьет Джиллиан. Джиллиан шлепает Джека. И так целый день. Ты вообще думаешь о том, чем это все может обернуться?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});