— Куда, черт возьми, их несет? — завопил доктор Пратт, когда я выбрался из сарая, обнаженный и раскрашенный. Было немного холодно, но ничего, я скоро привыкну!
— На юг, — пояснил я.
— Какого дьявола?! Что им тут не нравится, пропади все пропадом?
— На юге тепло. Мы мигрируем.
С этими словами я включил пояс, поднялся в воздух и увидел, как дом отдаляется со страшной скоростью, так что постепенно остались только крохотные вспышки лазера Охранника, охотившегося за насекомыми. Небо опустело, на западе розовела тонкая полоска заката. Торопясь на юг, я заметил что-то вроде подмигивающей красной звезды и вскоре едва не врезался в блестящую филейную часть Гамадрила.
Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВАВладимир Борисов
БРЕМЯ ЖЕСТОКИХ ЧУДЕС
Даже по прошествии 40 лет с момента выхода этой книги образ живой планеты-океана продолжает будоражить воображение. Вряд ли найдется хотя бы одни любитель НФ, ни разу не читавший знаменитого романа… Оказывается, и у этой знакомой нам с юности книги был непростой путь к читателю.
«Очень неинтересные были годы. Обычно мы с женой на один месяц ездили в Закопане кататься на лыжах. А летом, из-за моего сенного насморка, от которого тогда еще не было спасительных средств, я на пять-шесть недель выезжал в дом Союза литераторов в Закопане и там писал, как сумасшедший». Именно в эти «неинтересные» годы, о которых вспоминал Станислав Лем в беседах со Станиславом Бересем, и возникли книги, которые принесли автору мировую известность — «Возвращение со звезд», «Дневник, найденный в ванне», «Книга роботов» и «Солярис», все это было опубликовано в 1961 году.
«Большинство книг я написал таким же способом, каким паук ткет свою сеть. Если такого паука исследовать даже под электронным микроскопом, мы не обнаружим в его ганглиях никакого плана сети. В железах тоже не обнаружится никакой сети, а только жидкость, которая затвердевает на воздухе. У паука целая батарея таких желез (около сорока), из которых он извергает жидкость, а потом формирует из нее с помощью лап нити. Аналогично и со мной. Не бывало так, чтобы у меня в голове был готовый образ целого, и я, дрожа от опасения, что его забуду, торопливо описывал бы его. Я просто писал, и «это» возникало.
Когда я ввел Кельвина на солярийскую станцию и заставил его увидеть перепуганного и пьяного Снаута, я сам еще не знал, что его так поразило, не имел ни малейшего представления, почему Снаут так испугался обычного приезжего. В тот момент я этого не знал, но вскоре мне предстояло это выяснить, ведь я продолжал писать дальше…»
Это сравнение с пауком поражает. Как свежая паутина, сверкающая капельками росы на солнце, восхищает своим совершенством, точностью проложенных нитей, так и книги Лема, рассматриваемые под самым мощным «микроскопом», удивляют логической непротиворечивостью, продуманностью деталей, психологической реальностью поступков персонажей. Если бы не это признание писателя, следовало бы предположить, что созданию книги предшествовало тщательное моделирование мира, скрупулезное планирование мельчайших деталей сюжета. И я все-таки склонен считать, что такое предварительное моделирование у Лема было, но было оно косвенным: моделировался не сюжет романа, а проблематика. Моделировались и продумывались писателем общие проблемы возможности контакта людей с негуманоидными, необычными формами жизни; моделировались детали гомеостатического создания, способного поддерживать разумное существование в условиях, описанных в романе; моделировалась земная наука вообще, нашедшая свое отражение в представленной в романе соляристике… Например, драматический вопрос романа: что именно определяет идентичность существа — функциональная структура или материальный субстрат, подобна ли нейтриновая Хари той, живой Хари, которую помнит Кельвин, или принципиально отличается от нее? Этот вопрос очень подробно исследовался Лемом еще в «Диалогах».
«Солярис» был написан за один сеанс терапии в Закопане. Кроме последней главы. «Последнюю главу я написал после годичного перерыва. Я вынужден был отложить книгу, потому что сам не знал, что сделать со своим героем. Сейчас я даже не смогу найти того «шва» — места, в котором книга была «склеена». Мало того, я не знаю даже, почему не мог ее так долго закончить. Помню только, что первую часть я писал одним рывком, гладко и быстро, а вот закончил текст через год в какой-то счастливый день или месяц».
Сразу же после выхода «Солярис» начал победное шествие по планете. На сегодня известны переводы романа на 34 языка. На русском языке уже в том же 1961 году в журнале «Знание — сила» появился перевод главы «Соляристы», который сделал В. Ковалевский. В следующем году сокращенный перевод М. Афремовича вышел в журнале «Наука и техника», а перевод Д. Брускина — в журнале «Звезда». Этот перевод Лем авторизовал, и до 1976 года в Советском Союзе публиковался только он. В целом перевод Брускина можно назвать удачным, если бы не одно обстоятельство: бдительное редактирование, царившее тогда в нашей стране, подвергло усекновению небольшую вроде бы деталь (несколько страниц о сравнении разумного океана с богом), которая, на мой взгляд, существенно меняет впечатление от прочитанного. Вторую деталь не воспроизвел переводчик. Дело в том, что в оригинале название «Солярис» — женского рода, и в польском варианте это весьма заметно, потому что там, как и в русском, женские имена без окончаний не склоняются: «поверхность Солярис», «здесь, на Солярис» и т. п.
Все это, казалось бы, мелочи, но вот когда я впервые прочитал роман на польском языке, мне показалось, что читаю я не хорошо известное произведение, а что-то новое. Дело в том, что Лем (уж не знаю, сознательно или нет), говоря о разумном существе, с которым общаются обитатели станции, в различных местах романа называет его по-разному, и в результате земные исследователи (напомню, это трое мужчин — Кельвин, Снаут и Сарториус) общаются то с «несклоняемой» Солярис, то с разумным океаном. И хотя вряд ли понятие «пола» применимо к этому существу, но мы, читатели, никуда не можем деться от нашей антропоцентричности и невольно примериваем на него наши, земные «гендерные» отношения. А согласитесь, «игры» этого существа выглядят совсем по-разному, если мы воспринимаем его то как женщину, то как мужчину. Разговор же Кельвина и Снаута о несовершенном боге, о боге-калеке, изъятый из романа, вносит еще одну, новую составляющую этого странного существа…
Перевод Г. Гудимовой и В. Перельман, вышедший у нас в 1976 году, восстановил купюры, слово «Солярис» приобрело женский род, но всех тонкостей оригинала не передает и этот перевод. Более того, поскольку в нем переводчики везде пишут слово «Океан» с прописной буквы, оно становится как бы именем собственным. То есть получается, что разумный Океан и планета Солярис — это разные существа, хотя у Лема такого разграничения нет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});