Читать интересную книгу Принц Галлии - Олег Авраменко

— Раскаиваюсь? — искренне возмутилась Бланка. — Ну, это уже слишком! Может, мне еще стать на колени и попросить прощения?

— Гм... В общем-то, неплохая идея.

Слово «колени» вызвало у Филиппа цепочку тривиальных ассоциаций, побудивших его к активным действиям. Левой рукой он сделал молниеносный выпад вниз с явным намерением задрать ее юбки, но Бланка ни на мгновение не теряла бдительности. Она тут же лягнула его ногой и закатила ему звонкую пощечину — он почувствовал себя на седьмом небе от блаженства.

— Бесстыжий нахал! Похотливый самец! Гнусный извращенец!

С двумя первыми характеристиками Филипп, по-видимому, был согласен. Во всяком случае, против них он не возражал, чего нельзя было сказать о последней, которая очень огорчила и даже оскорбила его.

— Я извращенец? Да что вы говорите, Бланка?!

— А нет? Как же иначе вас называть после тех ваших советов господину де Шеверни?.. Брр! — Бланку всю передернуло. — Бедная Матильда не знала, где ей деться от стыда.

Филипп оторопел. Он выпустил Бланку из объятий и, широко распахнув глаза, в молчаливой растерянности глядел на нее.

— О Боже!.. — наконец выдавил из себя он. — Бланка! Что ты нашла гнусного, а тем более извращенного, в моих советах Габриелю? Признаю, они были слишком откровенны, довольно нескромны, и мне, пожалуй, не следовало давать их при Матильде и прочих женщинах. Но из-за этого называть меня гнусным извращенцем... Черти полосатые! — Он схватил Бланку за плечи и быстро заговорил, прожигая ее насквозь пламенным взглядом: — Ты меня убиваешь, детка! До сих пор я полагал, что Нора была уникальна в своем невежестве, на тебя я даже подумать не мог — ведь ты у нас такая умница, такая вдумчивая и рассудительная. Я всегда считал тебя донельзя стеснительной, ужасно скрытной и потайной, но мне и в голову не приходило, что ты такая забитая, затурканная... Господи, да что и говорить! Когда мы с Норой... мм... сблизились, ей еще не исполнилось тринадцати лет, она была наивной и невинной девчушкой и понятия не имела, что значит быть женщиной. Тебе же скоро семнадцать, ты замужем, у тебя есть любовник — и ты такое несешь! Такой вздор, такую несусветицу!.. Позор твоему мужу — впрочем, если он вправду не спит с тобой, это отчасти оправдывает его. Но Монтини нет никакого оправдания. Позор ему, позор! Он не достоин быть любовником такой изумительной женщины, как ты. Твой Монтини — мужлан неотесанный.

— Филипп!

Он с вожделением облизнулся и нетерпеливо потер руками, точно в предвкушении некоего редчайшего лакомства.

— Обожаю девственниц, — сообщил он. — А ты настоящая девственница. Ты неиспорченная, целомудренная девчонка, чистая душой и помыслами, достойная воспитанница монахинь-кармелиток. — Его глаза засияли каким-то удивительным сочетанием нежности и похоти. — Я научу тебя любви, Бланка, хочешь? Поверь, нет ничего постыдного в тех ласках, которыми мужчина одаривает женщину и наоборот. Какие бы ни были те ласки, главное, чтобы они доставляли им обоим удовольствие не в ущерб их здоровью, а все остальное неважно... Ну, скажи: «хочу», милочка. Одно-единственное слово или просто кивок головы — и со мной ты испытаешь такое наслаждение, какого еще не знала никогда и ни с кем.

— Вы просто чудовище! — пораженно вскричала Бланка.

— Да, я чудовище, — подтвердил Филипп, притягивая ее к себе. — Я дракон. Грр!

Он попытался ухватить зубами ее носик. Бланка увернулась и наградила его еще одной пощечиной.

— Отпустите меня, вы, пьяная свинья!

— Я не свинья, я дракон. Пьяный дракон. А ты знаешь, милочка, что больше всего любят драконы — и пьяные и трезвые? Они просто обожают кушать невинных девушек — таких, как ты, например. А поскольку я дракон, голодный и пьяный дракон, то сейчас я тебя съе-е-ем! — последнее слово Филипп прорычал.

Одной рукой он прижал Бланку к себе, а другой принялся расстегивать ее корсаж. Она увертывалась, извивалась, брыкалась, лягалась, но вырваться из его объятий ей не удавалось.

— Прекратите немедленно! Я буду вас бить.

— Бей, — равнодушно ответил Филипп. Он как раз сосредоточил свое внимание на застежках, которые почему-то не хотели выполнять своей основной функции — расстегиваться.

— Я буду кусаться, — предупредила Бланка.

— Об этом я только и мечтаю.

— Негодяй ты! — сказала она и вдруг всхлипнула.

Оставив в покое корсаж, Филипп взял Бланку за подбородок и поднял ее лицо к себе. На ее длинных ресницах, словно капли росы, блестели слезы.

— Что с тобой, милая? Почему ты плачешь?

— Вы... ты насилуешь меня. Ты заставляешь... принуждаешь...

Он провел большим пальцем по ее розовым губам, которые непроизвольно напряглись и задрожали.

— А если я не буду принуждать, ты согласишься? Ну, не отказывайся, солнышко, ведь я так тебя хочу. Я никого еще не хотел так, как тебя. Я просто дурею от тебя.

Бланка отрицательно покачала головой:

— Нет, Филипп.

— Но почему? Разве я не нравлюсь тебе?

Бланка промолчала. Продолжая удерживать ее в объятиях, Филипп свободной рукой погладил сквозь ткань юбок и платья ее бедро, затем пальцами пробежал вдоль стана к груди, пощекотал ее подбородок, шею, за ушком... Бланка глубоко и часто дышала, вся пылая от стыда и сладостного возбуждения.

— Так я что, не нравлюсь тебе? — повторил свой вопрос Филипп.

— Почему же, нравишься, — дрожащим голосом, почти умоляюще, ответила Бланка. Как-то само собой она перешла на ты, понимая, что в данной ситуации обращение во множественном числе выглядело бы по меньшей мере комично. — Даже очень нравишься. Но я люблю другого.

— Господина де Монтини?

— Да, его.

— А если бы не любила, согласилась бы стать моей?

Бланка смущенно опустила глаза.

— Да, — после непродолжительного молчания призналась она. — Тогда бы я согласилась.

Филипп вздохнул и просто положил руку ей на колено.

— Ты заблуждаешься, Бланка. На самом деле ты не любишь Монтини, ты просто увлечена им. Ты не можешь его любить, я в этом уверен.

— И, наверное, потому, — саркастически произнесла она, — что он мне не ровня?

— Вовсе нет, солнышко. Уж я-то знаю, с какой легкостью любовь преодолевает все кастовые предрассудки... Но сейчас речь о другом.

— О чем же?

— О том, как ты восприняла мои советы Габриелю.

— Это бесстыдство!

— Вот именно. Ты считаешь это бесстыдством — и не только то, что я дал эти советы в присутствии женщин, но и то, что я вообще даю такие советы. Следовательно, Монтини с тобой ничего подоб...

В этот момент Бланка зажала ему рот рукой.

— Имей же совесть, Филипп!

Филипп мягко, но решительно отнял ладонь от своего рта и по очереди поцеловал каждый изящный пальчик.

— А между тем, — продолжал он, как ни в чем не бывало, — господин де Монтини весьма опытный в таких делах молодой человек. Он не какой-нибудь неуклюжий юнец, который только то и умеет, что залезть на женщину, а спустя пару минут слезть с нее...

— Замолчи!

— Нет, Бланка, я не буду молчать, — в обличительном порыве заявил Филипп. — Я открою тебе глаза на истинное положение вещей. Ну, сама подумай: чем можно объяснить тот факт, что на третьем месяце любовной связи с таким отъявленным повесой, как Монтини, ты все еще остаешься забитой, невежественной девственницей?

— Я...

— Этому есть лишь одно объяснение. Ты не любишь Монтини. В постели с ним ты чувствуешь себя скованно, неуютно, неуверенно. Ты не отдаешься ему полностью и не позволяешь ему отдаваться тебе целиком. Ты стесняешься его, тебя неотступно преследует страх оказаться в неловком положении. И перед кем? Перед человеком, которого ты якобы любишь! Я почти уверен, что ты не раз отталкивала Монтини, когда он, по твоему мнению, «заходил слишком далеко», предлагал тебе «постыдные ласки»...

— Ну все, хватит!

Бланка решительно встала, явно намереваясь указать ему на дверь. Однако Филипп был начеку — он тут же сгреб ее в объятия и усадил к себе на колени.

— Отпусти меня! Сейчас же отпусти!

— Спокойно, пташечка! — произнес Филипп с металлом в голосе. — Если ты сию минуту не уймешься, клянусь, я пренебрегу своими принципами и изнасилую тебя. Сегодня ты так возбуждаешь меня, что я, пожалуй, решусь на этот поступок.

— И покроешь себя позором!

— А кто об этом узнает? Да ты скорее умрешь, чем обмолвишься кому-нибудь хоть словом. Еще и горничной строго-настрого прикажешь держать язык за зубами. Или я ошибаюсь?

Бланка обреченно вздохнула, признавая его правоту.

— Нет, не ошибаешься.

— То-то и оно, — удовлетворенно констатировал Филипп. — Вот мы и пришли к согласию. Теперь, милочка, устраивайся поудобнее — ты даже не представляешь, какое для меня удовольствие служить тебе креслом, — и будь паинькой. Я ведь совсем не хочу применять к тебе силу. Я вообще не люблю принуждать женщин, а тебя — особенно. Потому что ты лучше всех на свете.