Читать интересную книгу Сын цирка - Джон Ирвинг

Фарук оценил, к чему вел ход логических рассуждений, и предположил, что не стоит верить в это.

— Нет, не совсем верю, — сказал Дарувалла.

— Вот и хорошо. Значит, вы не сторонник Янсена. Их учение лишает верующих мужества. На самом деле положение о Божественной Благодати, которая сильнее воли человека, является пораженческой доктриной. Получается, мы ничего не можем сделать, чтобы спастись. Зачем же тогда обременять себя какими-то добрыми делами? Ну и что, что мы грешим? — продолжал иезуит.

— Вы все еще слишком упрощаете вопрос? — спросил Дарувалла.

Иезуит выслушал слова доктора с уважением. Он использовал эту реплику, прервавшую ход рассуждения, чтобы облачиться в шелковую пижаму доктора.

— Если вы предполагаете, что почти невозможно примирить концепцию свободы воли с нашей верой во всемогущего и всезнающего Бога, то я соглашусь с вами в том, что это — трудно. Вопрос о соотношении свободы воли и божественного всемогущества — вас интересует именно эта проблема? — спросил Мартин.

— Да, что-то в этом роде, — подтвердил Дарувалла, который предположил, что именно таким и должен быть его вопрос.

— Да, это по-настоящему интересно. Ненавижу, когда люди пытаются свести духовный мир до чисто механических теорий. Как, например, делают те же самые бихевиористы. А кого увлекает теория Лоеба о травяных вшах или работы Павлова с собаками? — продолжал иезуит.

Доктор Дарувалла только кивал головой, не осмеливаясь открыть рот, поскольку ничего не слышал о травяных вшах. Разумеется, он знал об опытах Павлова с собаками и даже мог вспомнить, что заставляло собаку выделять слюну и что эта слюна означала.

— Должно быть, мы, католики, кажемся вам, протестантам, излишне строгими. А, это действительно так! Основа нашей теологии — это награда или наказание, которые человек получает после смерти. По сравнению с вами мы сильно грешим. Однако мы, иезуиты, склонны преуменьшать грехи мысли, — заключил миссионер.

— Но не преуменьшать грехи действия, — вставил Дарувалла.

Хотя ход рассуждений казался слишком явным и не требовал ответной реплики, доктор почувствовал, что только дурак не отзовется на такие слова. А он до сих пор молчал.

— Нам, католикам, временами кажется, что вы, протестанты, преувеличиваете человеческую склонность ко греху. — Иезуит выжидающе замер.

Доктор Дарувалла не знал, кивать ли ему головой в знак согласия или не соглашаться со сказанным. Поэтому он тупо смотрел, как вода выливается через отверстие ванны, делая вид, будто это не вода, а мысли, и они также стремительно покидали его голову.

— Вы знаете Лейбница? — внезапно нарушил молчание иезуит.

— Да, в университете… Но прошло уже много лет, — пожаловался доктор.

— Лейбниц полагает, что у человека не отняли свободу воли после его греховного падения. Эта мысль делает Лейбница нашим другом. Я имею в виду — другом иезуитов. Никогда не забуду такие его слова: «Хотя побуждение к действию и помощь исходят от Бога, однако они всегда сопровождаются определенным содействием самого человека. Если бы этого не случалось, то мы не могли бы утверждать, что делаем что-то». Вы соглашаетесь с этими словами, не так ли? — спросил Мартин.

— О да, конечно, — поспешно ответил Дарувалла.

— Ну, вот вы и поняли, почему я не могу быть только учителем английского языка. Разумеется, я помогу детям с английским, но поскольку мне дана свобода воли, хотя побуждение к действию и помощь исходят от Бога, я, конечно, должен сделать все, чтобы не только спасти свою душу, но и души других людей.

— Понимаю. — Дарувалла начал понимать, почему разъяренные трансвеститы не смогли ничего сделать с плотью и неукротимой волей Мартина Миллса.

В этот момент доктор обнаружил, что стоит в гостиной и наблюдает, как миссионер ложится на кушетку, хотя совершенно не помнит, как и когда они вышли из ванной комнаты. Иезуит вручил доктору железный ошейник, который Дарувалла принял с большой неохотой.

— Вижу, здесь мне это не понадобится. И без него мне обеспечено достаточно превратностей судьбы. Святой Игнатий Лойола также изменил мнение по отношению к этому инструменту укрощения плоти, — сказал иезуит.

— Неужели? — вежливо поинтересовался Фарук.

— Думаю, он его слишком интенсивно использовал, однако только по причине давних грехов юности. Фактически в последнем варианте книги «Упражнения духа» Святой Игнатий выступает против подобного укрощения плоти, как не одобряет он и слишком долгого поста, — пояснил Миллс.

— Я тоже не одобряю поста, — сказал доктор, который не знал, что ему делать с ужасным приспособлением.

— Пожалуйста, выбросите его. И, если можно, скажите карлику, что кнут он может оставить себе. Мне он не нужен, — сказал будущий священник.

Доктор Дарувалла знал все о ручках для ракеток, поэтому у него похолодело в груди, когда он представил, что может сделать карлик с этим кнутом. Внезапно доктор обнаружил, что Миллс заснул со сложенными на груди руками. Блаженство на лице миссионера делало его похожим на мученика, чья душа отходит в Царствие Небесное.

Фарук привел в гостиную Джулию, чтобы она посмотрела на спящего близнеца Джона. Вначале женщина не захотела даже приблизиться и осматривала Миллса так, будто перед ней — зараженный труп. Однако доктор подтолкнул ее и был прав. Чем ближе подходила его жена к миссионеру, тем раскованней она себя чувствовала. Казалось, спящий иезуит умиротворяюще действовал на окружающих. Наконец Джулия присела на пол рядом с кушеткой. Позже она скажет, что в этот момент миссионер напомнил ей Джона, молодого и беззаботного.

Фарук ее понимал: Мартин не занимался тяжелой атлетикой и не пил пива. В результате он не нарастил мускулы, но и живот у него не вырос. Доктор ощутил, что он сидит рядом с женой, хотя не помнит, как садился. Они оба примостились рядом с кушеткой, будто завороженные спящим телом, когда с балкона вошел Дхар, который хотел принять душ и почистить зубы. При виде открывшейся ему картины актер подумал, что Фарук и Джулия погружены в молитву. Потом Джон увидел мертвеца. Так ему показалось, что это — мертвец.

— Кто это? — спросил актер издалека, не делая попытки приблизиться к лежащему человеку.

Супруги были шокированы тем, что Джон сразу не узнал брата-близнеца. Ведь актер досконально знал свои внешние данные, видел себя в различном гриме, в разных ролях. Но только никогда прежде не встречал подобного выражения на собственном лице. Не могло оно излучать блаженство, поскольку даже во сне он не представлял себе счлстья на небесах. И никогда оно не походило на лицо святого, какие бы роли он ни играл.

— Ну, хорошо. Я понял, кто это. Но что он здесь делает? Он что, умирает? — прошептал Джон.

— Он учится, чтобы стать священником, — тихо ответил Дарувалла.

— Боже мой! — сказал актер.

Либо шепот оказался слишком громким, либо упоминание имени Всевышнего не могло пройти мимо его ушей, но на спящем лице миссионера появилось выражение безграничной благодарности, отчего супруги Дарувалла и Дхар внезапно почувствовали смущение. Не говоря друг другу ни слова, они на цыпочках вышли в кухню, будто устыдившись, что шпионят за спящим. По-настоящему удивило и озаботило их то, как быстро душа этого человека обрела спокойствие. Сами они чувствовали себя неуверенно, хотя ни один из них не мог бы точно назвать причину этого.

— С ним что-то не в порядке? — спросил Дхар.

— С ним все в нормально! — ответил Дарувалла и поразился тому, что сказал. Это о человеке, которого стегали кнутом и избивали за то, что он пытался склонить в другую веру проституток-трансвеститов.

— Мне следовало предупредить тебя о его приезде, — виновато добавил доктор.

В ответ Джон лишь широко раскрыл глаза. Его гнев часто выражался в сдержанных формах. Джулия тоже широко раскрыла глаза.

— Насколько я понимаю, ты сам должен решить, говорить ли ему о своем существовании. Хотя не знаю, удобно ли сделать это сейчас, — сказал Фарук актеру.

— Забудь, когда это надо сделать. Скажи мне, что он за человек? — спросил Дхар.

Доктор Дарувалла не смог выговорить первое же пришедшее ему на ум слово. А сказать он хотел «сумасшедший». Немного подумав, Дарувалла нашел другую формулировку: «Такой же, как ты, только он много говорит». Однако теперь мог обидеться Дхар, поскольку необычной казалась сама мысль о том, что он мог много говорить.

— Я спросил, что он собой представляет? — повторил вопрос Джон.

— Я видела его только спящим, — призналась Джулия.

И она, и Дхар посмотрели на Фарука, который так ничего и не придумал. Он не мог остановиться ни на одном образе, хотя миссионер с ним спорил, читал ему лекцию и даже просвещал его невежество. Все это происходило, пока Миллс стоял перед ним голый.