Читать интересную книгу Есенин - Виталий Безруков

— Скорее ужасно! — с горьким сожалением произнесла Ирма. — Тебе надо уехать, немедленно уехать из Москвы!

— Уехать? Уехать — это хорошо, но куда?

— Илья Ильич может организовать несколько твоих концертов на Кавказе. Там ты отдохнешь на курорте, подлечишься… Смена обстановки поможет тебе забыться, — убежденно говорила Ирма бодрым тоном.

— Что ж, Кавказ так Кавказ… — равнодушно согласилась Дункан. — Мне кажется, все прекрасное и отвратительное, возвышенное и низменное… цветы и грязь, слезы и смех, страдания и блаженство — кончились в моей жизни… Осталась лишь… тоска.

Внизу хлопнула входная дверь. Айседора встрепенулась:

— Езенин! Это он! Я верила, он вернется!.. Что стоишь, Ирма, быстро одеваться! — Она сбросила ночную рубашку и надела свою полупрозрачную тунику, которая когда-то нравилась Есенину.

И действительно, ее сверхъестественное чутье не обмануло и на сей раз: в вестибюль вошел Есенин.

— Что случилось, Илья Ильич? — спросил он с тревогой, поздоровавшись со Шнейдером за руку. — Сижу в «Стойле Пегаса» с Сахаровым, а тут влетает ваш дворник и прям с порога как обухом ошарашил: «Яжжай, говорит, Сяргей Ляксандрыч, скорея домой, а то прям бяда с жаной твоей…»

— Айседора уезжает, — мрачно сказал Шнейдер. — Уезжает совсем… Я получил подтверждение ее гастролей по Кавказу. Сначала Кисловодск, а там… — Он пожал плечами.

Пройдя по коридору, затянутому гобеленом, Шнейдер осторожно нажал на бронзовую ручку и, тихо отворив дверь, пропустил Есенина в комнату.

Дункан сидела на полукруглом диване спиной к нему. Есенин медленно подошел сзади и, взяв ее за плечи, наклонился и прошептал:

— Я здесь, Изадора! Я пришел… Что случилось?

Дункан обхватила Есенина за шею и прижалась щекой к его лицу.

— Серьеженька!.. Ангель! Где ти пропал? Изадоре плохо, грустно. — Ее голос звучал ласково и печально.

Когда-то Есенин полагал, что для сердца нет ничего мучительнее душевных терзаний и жажды любви, но сейчас он понял, что более жестокая пытка — быть любимым без взаимности с его стороны. Мучительно видеть, как Айседора рядом с тобой сгорает в огне желания, и знать, что ты не можешь уже ответить с той же страстью. Он знал, что эта стареющая женщина все это время, днем и ночью, ждала его, думала о нем, тосковала и томилась по нему. И теперь — она хочет, требует, жаждет его всем своим телом. Ей нужны его руки, его волосы, его губы, его тело и его чувства, все, что есть в нем мужского. Но Есенин не двигался. Душою и сердцем он был с другой. Осторожно отстранив Дункан, он отошел к окну.

— Ты уезжаешь? — сдержанно спросил он.

— Да! — устало ответила Дункан.

— Но почему, зачем? — повернулся он к ней.

— Ты разве не понимаешь, Серьежа? Я уезжаю от тебя… и от себя! Хотя от себя никуда не убежишь!

— Я люблю тебя! — сжалился Есенин, не выдержав ее взгляда, полного любви и страдания.

— Слова. Это только пустые, ничего не значащие слова… Ты бросил меня, исчез, не сказав ни слова!

— Я был в деревне… потом столько дел… Ты же ничего не знаешь. — Есенин с трудом выжимал из себя слова. — Меня в Кремль вызывали, большие дела разворачиваются… Журнал буду выпускать!

Дункан горько рассмеялась:

— Тебя все видели с бабами в ресторанах… Это издательские дела ты с ними улаживал?

— Прости, Изадора, прости, если сможешь! — Есенин виновато опустил голову и отвернулся к окну. Дункан медленно поднялась с дивана и, бесшумно ступая по ковру босыми ногами, подошла к Есенину. Она встала рядом с ним, глядя в окно, по которому текли струйки дождя, и тихо спросила:

— Ты заметил, что наступила осень, Серьеженька?

— У нас это время называется бабьим летом, — ободряюще улыбнулся Есенин. — Ведь еще цветут розы… Просто идет дождь.

Дункан покачала головой.

— Осенний дождь — холодный дождь. Слишком долго он идет, любимый! Иногда по ночам, когда я просыпаюсь одна, в холодной постели, мне кажется, что я уже похоронена под этим нескончаемым дождем.

По выражению ее лица нельзя было угадать, что она думает, потому что лицо ее вдруг просветлело.

Замъетался пожьяр голюбой,Позабылись родние дали.В перви раз я запель про лубовь.В перви раз отрекаюс скандалить… —

прочла она его стихи, с трудом выговаривая русские слова, и, с надеждой, глядя ему в глаза, спросила:

— Эти стихи ты мне сочинил? — Но Есенин отвел взгляд. Он не мог солгать ей в эту минуту.

— С этой женщиной… которая на меня похожа… у тебя серьезно?.. — спросила Дункан и сама ответила: — Серьезно! Если такие стихи ей пишешь… — Она с улыбкой вызывающе посмотрела на Есенина, боясь показать ему, какая жгучая ревность сжигает сейчас все ее женское существо. — Иди! Она, наверное, ждет от тебя не только стихов, а тебя самого.

Есенин поморщился, подумав: «Как, впрочем, и все вы…» Он протянул ей руку:

— Спасибо тебе, Изадора, за все спасибо!

Дункан опустилась перед ним на колени, прижимаясь к руке губами:

— Серьеженька! Серьеженька! — осыпала она его поцелуями, словно желая навсегда впитать его в себя, в плоть и кровь свою, чтобы он остался в ней навечно!!!

Есенин задохнулся от слез. У него потемнело в глазах. С трудом освободив руку, он, не оглядываясь, направился к двери.

В театре «Острые углы» состоялась премьера нового спектакля.

Под бурные аплодисменты раскланивались довольные артисты, и среди них светилось от счастья лицо Августы Миклашевской, выступившей сегодня в главной роли. Зрители криками «браво» приветствовали ее и режиссера спектакля. Когда занавес закрылся в последний раз, режиссер обратился к актерам:

— Поздравляю! Поздравляю! Быстренько переодевайтесь и ко мне в кабинет, на маленький банкет! — Все засмеялись его шутке и радостно зааплодировали.

Когда за длинным столом, уставленным бутылками и немудреной закуской, собрались уже все участники спектакля, вошла Миклашевская с корзиной цветов. Ее встретили аплодисментами.

— Это от кого такая корзина? — шутливо спросил режиссер, усаживая ее рядом с собой и помогая поставить цветы. — Позвольте, да тут записка! — Он передал ее Миклашевской. — Читайте вслух! Я приказываю!

— Вслух! Вслух, Августа! — подхватили актеры.

— «Приветствую и желаю успеха! С. Есенин», — прочла Миклашевская.

— Браво Есенину! Браво, Миклашевская! — кричали актеры.

— Я его видел в зале во втором акте! — сказал актер Соколов, откупоривая бутылку с вином. — Гутенок, он не зайдет? — спросил он фамильярно, на правах героя-любовника.

— Не знаю, он непредсказуем… — улыбнулась Августа.

— Надо было самой пригласить! Завтра объявлю вам выговор!

Не успели разлить вино по стаканам, как в дверь постучали. Все замерли, услышав голос появившегося на пороге Есенина: «Можно?»

— Входите, входите, дорогой Сергей Александрович! — Режиссер бросился встречать именитого гостя.

— Ба! Я не ожидал, честное слово! — остановился в дверях Есенин. — Гутя… Августа Леонидовна, я вас искал… В гримерке костюмерша сказала, что вы здесь. Простите! — Есенин хотел было уйти, но режиссер, ухватив его за руку, потащил к столу:

— Проходите, Сергей Александрович, присоединяйтесь! Августа, приглашай гостя!

Актеры засуетились, освобождая Есенину место рядом с Миклашевской. Быстро разлив вино, все потянулись к Есенину чокнуться, но Августа встала и, решительно взяв его стакан, твердо заявила:

— Одно условие, друзья! Пить вместо Сергея Александровича буду я, так что кто хочет выпить с Есениным, чокайтесь со мной.

Всем понравилась такая игра.

— Прекрасно, Гутя! Оригинально!

— Молодец! Мне интересно, какая ты будешь пьяная? — шутливо спросил Соколов фатоватым голосом.

— Интересно? Смотрите! — с вызовом подняла она есенинский стакан. — За премьеру! За вас, друзья! — поздравила она всех и добавила: — И за Есенина! — Она залпом выпила до дна, чем вызвала всеобщий восторг. А изумленный режиссер скомандовал:

— Для вас, Миклашевская, антракт двадцать минут! А мы выпьем за нашу премьеру, которая, судя по реакции, прошла успешно, и за героиню нашу, Августу Леонидовну! Ура!

— Ура! — вразнобой закричали актеры.

— Поздравляем вас, Николай Павлович! Вы гениальный режиссер! Таиров вам в подметки не годится! — послышались льстивые голоса актрис.

— Прошу в присутствии гениального поэта Есенина не называть меня гением, хотя мне это безумно нравится! — шутливо парировал Николай Павлович.

Началось шумное застолье актерской братии, когда, захмелев, все говорят громко, не слушая друг друга.

— Спасибо вам, Гутя, — тихо сказал Есенин, — выручили меня, а теперь я вас: вы мне незаметно стакан передавайте, когда опять нальют, я буду выливать. Вон ваза стоит пустая!