Читать интересную книгу Красный флаг: история коммунизма - Дэвид Пристланд

Хотя Мао, как и Сталин, обладал саркастическим чувством юмора и имел обыкновение употреблять в разговоре бранные выражения, с равными он вел себя сдержанно. Люди, знакомые с ним, видели яркую, но закрытую личность. Агнес Смедли, американская писательница и корреспондент «Манчестер Гардиан», так описывала свою первую встречу с Мао, состоявшуюся в 1930 году: «У него было длинное, смуглое, непроницаемое лицо, широкий и высокий лоб, женственный рот. Кем бы он ни был, он производил впечатление эстета… Народ любил [военного лидера] Чжу [Дэ], а Мао был уважаем. Те немногие люди, которые хорошо его знали, очень его любили, но душу свою он прятал глубоко и никому не раскрывал. В нем не было скромности, свойственной Чжу. Несмотря на то “женственное” впечатление, которое он производил, он был упрям, как мул, а стальным стержнем его личности служили гордость и решимость. У меня сложилось впечатление, что он мог бы ждать и наблюдать годами, но все равно не отступил бы от своего пути»{614}.

Когда Мао было всего 18, у него появилась возможность последовать примеру любимых героев-воинов: он вступил в республиканскую армию в столице Хунани Чанша, чтобы защищать революцию 1911 года. Ему не довелось воевать, но он все равно столкнулся с тяжелыми лишениями и риском. Через шесть месяцев он демобилизовался, и перед ним встал вопрос, как устроить свою жизнь. Он планировал поступить в школу полиции, записывался в ученики мыловара и даже подался в коммерческую школу, но туда путь оказался закрыт: все предметы преподавались по-английски. Он сдал экзамены в престижную «Среднюю школу», где изучались история и литература Китая, но порядки этого учебного заведения оказались для него слишком строгими и реакционными; в результате он поступил в педагогическое училище, которое успешно закончил в 1918 году.

В годы обучения в училище он много читал. В то время, когда Китай был насыщен интеллектуальными и политическими брожениями, мао являлся типичным националистически ориентированным студентом, искавшим пути возрождения Китая. Как и члены Движения новой культуры, он верил, что Китай должен отказаться от рабской ментальности. Для достижения этой цели требовались воля и уверенность в своей правоте. Но решения, которые принимал Мао, имели отчетливую милитаристическую окраску: он продолжал смотреть на мир глазами юного солдата и любителя героических историй. В своей первой статье 1917 года он написал: «Наша нация рвется к силе: ее воинственный дух никогда никто не поощрял. Физическое состояние народа ухудшается день за днем… Если наши тела не будут сильны, мы будем дрожать при виде [вражеских] солдат. Как же тогда мы сможем достичь наших целей или распространять свое влияние?»{615}

Регулярные физические упражнения, которыми сам Мао занимался ежедневно, должны были закалить волю, а затем воля, в сочетании с верными моральными принципами, должна была дать китайцам силу, чтобы восстать против своих угнетателей-империалистов. В отличие от конфуцианского «сверхчеловека», стремление к которому «культивировалось и было общепринятым», тренировки должны были быть «дикими и неистовыми»{616}. Возможно, Мао оправдывал свой собственный характер, а не нравы крестьянина, работающего на земле. Но он также соединял этические идеи конфуцианства с модным в то время социал-дарвинизмом, заимствованным у Запада. Способ устранения национального упадка, предлагаемый Мао, во многом походил на методы, которыми пользовались его французские и русские предшественники. Он заключался в разрушении старой элитарной культуры и принуждении людей к жизни в полувоенном братстве.

Подобно многим своим современникам, Мао сначала был анархистом с неопределенными взглядами, но неудивительно, что он одним из первых пришел к выводу, что ответы на все вопросы есть у российской «экстремистской партии», как он ее называл. Он сам был свидетелем коррумпированности и эгоизма мелкой знати Хунани. Это убедило его в том, что любые реформы, проводимые с опорой на таких людей, оказались бы безнадежными{617}. В 1921 году он проанализировал все варианты развития Китая и пришел к выводу, что все модели — от социального реформизма до умеренного коммунизма — не подходили для осуществления перемен в Китае. Только «экстремистский коммунизм» с его «методами классовой диктатуры» «возможно, приведет к ожидаемому результату»[508].{618}

Вскоре Мао стал успешным организатором ячейки коммунистической партии в Хунани. Он воспользовался стратегией Единого фронта и работал на Гоминьдан в конторе центрального отдела пропаганды[509]. Но после кризиса 1927 года, когда коммунисты были изгнаны из городов в деревню, Мао готовился воспользоваться преимуществами создавшейся ситуации. Он обратился за примером к военным и вскоре стал убеждать коммунистов формировать вооруженные отряды, чтобы противостоять Гоминьдану. Известно его заявление: «Каждый коммунист должен усвоить одну истину: винтовка рождает власть»{619}.

Кроме того, Мао очень интересовался сельской жизнью и ее социальными противоречиями. Он не питал сентиментальных чувств к сельской жизни, однако, по воспоминаниям его врача, «Мао был крестьянином и имел бесхитростные вкусы»{620}. Как и другие крестьяне китайского юга, он никогда не чистил зубов и просто полоскал рот чаем (со временем его зубы полностью сгнили и почернели). Иностранные гости иногда приходили в замешательство, когда в ходе беседы он снимал одежду и ловил вшей{621}. С 1925 года Мао не покидала уверенность в том, что решающая роль в ходе революции должна принадлежать крестьянам. Он никогда не отходил от марксистского учения о том, что рабочий класс и партия являются авангардом революции и что социалистическое общество должно быть современным и индустриальным{622}. Он также утверждал, что коммунистическая стратегия должна уделять внимание сельской жизни, поскольку «феодально-помещичий класс» был основным оплотом милитаристов и иностранных империалистов{623}.

Первоначально Москва придерживалась догматического марксистско-ленинского курса, оспаривая важное значение крестьянства. Однако к концу 1927 года после очевидного провала Единого Фронта была принята новая стратегия. Мао сам создал лагерь в горах Цзинган, прежде чем был вынужден отступить к границе Цзянси-Фуцзянь на юго-западе Китая, недалеко от города Жуйцзинь. 7 ноября 1931 года, в годовщину большевистской революции, было провозглашено первое коммунистическое государство в Китае — Советская республика провинции Цзянси[510]. Церемония провозглашения состоялась в семейной часовне за пределами города Жуйцзинь — столицы республики и штаб-квартиры режима. Был организован парад, на котором демонстрировалась фигура, символизирующая «британского империалиста» с двумя пленниками, закованными в цепи, — Индией и Ирландией. Мао, стоявший вместе с соратниками на трибуне, выполненной в советском стиле, окруженной красными флагами и изображениями серпа и молота, был провозглашен Председателем новой Республики[511].{624}

Именно в этот период партия разработала концепцию партизанской «народной войны», которая имела большое значение при попытках адаптировать коммунизм к конфликтам третьего мира. В мае 1928 года Центральный комитет КПК опубликовал «Общие принципы военной работы», в которых давалось подробное объяснение данной стратегии: коммунистическая «Красная армия» должна была мобилизовать местных крестьян и создать Красные отряды самообороны для борьбы с войсками местных помещиков и Гоминьдана, одновременно конфискуя землю и распределяя ее между бедняками. При этом главная роль отводилась партии, которая должна была проводить «агитацию и пропаганду» в рядах солдат; отношения между солдатами и офицерами следовало строить по принципу равенства. Многое делалось для того, чтобы исключить из армии мелкую буржуазию. Базы в Цзянси должны были стать зародышем коммунистического государства: снабжать Красную армию всем необходимым и противостоять нападениям Гоминьдана{625}.

Таким образом, подобная модель военной организации сильно отличалась от традиционной европейской модели и, безусловно, от той модели, которой обучали советские специалисты в академии Хуанпу. Парадоксально, но Чан Кайши и Гоминьдан большей степени восприняли советские идеи[512], нежели коммунисты, и националисты старались создать иерархичную, всеобъемлющую национальную организацию, чтобы мобилизовать народ для военной и трудовой службы. В соответствии с системой, называвшейся «баоджия», все хозяйства подлежали регистрации в сложной бюрократической организации, работу которой контролировали эмиссары из центра и представители местных элит.