Читать интересную книгу Красный флаг: история коммунизма - Дэвид Пристланд

В повести отражено осознание огромной сложности тех мер, которые помогли бы преобразовать Китай. Оно заставило многих представителей движения 4 мая отказаться от романтического социализма и анархизма в пользу большевизма. Этот переход был во многом связан с недостаточным пониманием идеологии. Когда Ли Дачжао писал об этом свои первые статьи в ноябре 1918, их тема оказалась настолько чужда и непонятна, что издатель передал по-китайски слово «большевизм» как «Гогенцоллерн»{605}. Однако и то немногое, что было известно из марксизма, являлось в эти кризисные времена необыкновенно привлекательным: стремление к объединению дезорганизованной и разобщенной нации; готовность применять насилие. Кроме того, в отличие от национализма, основанного на европейской модели XIX века, марксизм видел в эгоистичной элите основное препятствие национального возрождения. 1 июля 1921 года Чэнь Дусю поддержал пессимизм Лу Синя, касающийся китайцев, и его прометеевское негодование, вызванное народной пассивностью. Это были «отчасти напуганные, отчасти глупые люди, охваченные узколобым индивидуализмом, лишенные общественного сознания, которые зачастую были ворами и предателями и уже очень давно разучившиеся быть патриотами». Демократия в таком обществе была невозможна. Вместо этого «лучше было применить русскую классовую коммунистическую диктатуру. Ведь для того чтобы спасти нацию, распространить знания, развить промышленность и не приобрести при этом «капиталистическую окраску», оставался единственный путь — российский»{606}.

Учитывая, какое восхищение вызвал в Китае пример Советского Союза, неудивительно, что китайские коммунисты обратились за помощью в Москву и Коминтерн. Коммунистическая партия Китая (КПК) с самого начала была по существу совместным советско-китайским проектом, за который отвечали Чэнь Дусю и представитель России в Коминтерне Григорий Войтинский. Формально партия была основана в Шанхае в 1921 году. С самого начала она пыталась вобрать в себя многочисленные кружки в различных городах Китая и навязать им большевистскую дисциплину. В то же время между китайцами и Москвой возникли напряженные отношения. Разумеется, где бы ни проводилась «большевизация», это был сложный процесс, но в Китае он протекал легче, чем на Западе, так как китайские коммунисты приветствовали дисциплину, которой, как им казалось, раньше не хватало. Культурные различия между русскими и китайцами были слишком велики, в Китае (возможно, больше чем где бы то ни было) оставалось велико значение землячества, родственных и личных связей. Кроме того, Москва применяла в Азии реформистские стратегии, в отличие от Европы, поэтому расхождения между стремлениями Коминтерна и местного населения неизбежно больше ощущались. Конфликт между ленинской коалиционной стратегией и пролетарским радикализмом Роя был далек от разрешения. Он продолжал оказывать решающее влияние а китайских коммунистов на протяжении 1920-х годов.

III

В 1923 году Сергей Далин, молодой российский эмиссар в Китае, опубликовал свои впечатления от посещения этой страны в газете «Комсомольская правда». «Проблемы обсуждаются без руководителя или секретаря, и каждый берет слово, когда считает нужным», — жаловался он. Дискуссия никак не кончалась, и китайцы неохотно принимали решения. Во время дебатов Далин предложил каждой из оппонирующих сторон обобщить свои доводы в пятиминутной речи перед началом голосования: «Они замолчали, уставившись на меня, и я даже бросил взгляд в зеркальце, чтобы убедиться, нет ли на моем лице грязи. Вдруг все они стали смеяться… очевидно, за тысячи лет китайской истории ни один человек не предлагал китайцам подобного. Позже я узнал, что китайцы воздерживаются от окончательного решения, пока оно не будет принято единогласно»{607}.

Жалобы Далина очень точно отражали ситуацию, и, несмотря на усилия, направленные на создание партии по образцу большевиков, Коминтерн столкнулся с сопротивлением Чэня и его единомышленников, которые считали, что партия должна строиться по религиозному образцу. Коминтерн не всегда применял лучшие методы для достижения своей цели: некоторые чиновники, например Войтинский, пользовались авторитетом среди китайцев; другие, например голландец Хенрикус Снеевлиет, имевший богатый опыт управления в голландской Индонезии, были более властными. Один китайский коммунист, работавший вместе с ним, вспоминал: «Он производил на некоторых людей такое впечатление, как будто сам приобрел привычки и мироощущение тех голландцев, которые были господами в колониях Ост-Индии»{608}.

Одним из способов распространения большевистского мировоззрения являлась стажировка китайских коммунистов в Москве. В лучшие годы Коммунистический университет трудящихся Востока насчитывал 1500-2000 студентов. Его учебная программа во многом совпадала с курсом Ленинской школы коммунистов Запада, хотя учебный процесс осложнялся языковыми проблемами: студенты были вынуждены постоянно совершенствовать знания русского языка. Усвоение новых норм поведения также было сопряжено с трудностями. Студенты этого учреждения, как и студенты других вузов, подвергались «самокритике» или «товарищеской критике». Студенты должны были критиковать своих коллег, а затем и себя самих. Такая «бесстрастная борьба» предназначена была для того, чтобы избавить их от дурных мыслей. К 1930-м годам заседания, на которых осуществлялась подобная «борьба», распространились в Китае и стали обычной практикой коммунистов. Сначала такие мероприятия не имели широкой поддержки, так как противоречили традиционным китайским представлениям о «потере лица» и групповом согласии.{609}

Советско-китайским отношениям мешали не только вопросы, связанные с централизацией, но и более фундаментальный политический вопрос — связь коммунизма и национализма. Коммунизм привлекал китайскую интеллигенцию, так как его можно было сочетать с националистическими мотивами. Он казался одним из способов возрождения ослабленного Китая. Но как можно было примирить классовую борьбу и национальное единство?

В ответ на этот вопрос Коминтерн предлагал курс постепенных реформ. Межклассовая «национально-буржуазная» революция сначала должна была объединить китайский народ. В 1923 году Коминтерн принял решение поддержать не только коммунистов, но и националистическую партию Гоминьдан и ее лидера Сунь Ятсена, который искал союзников за рубежом. В Гоминьдан был направлен специальный советский консультант, Михаил Бородин, а офицеры Красной армии обучали солдат Гоминьдана и Коммунистической партии в военной академии Хуанпу на острове южнее Кантона. Кроме того, националисты и коммунисты вместе обучались в Университете трудятся Китая имени Сунь Ятсена в Москве, который был основан в 1925 году{610}. Коминтерн настаивал, что Гоминьдан и коммунисты должны образовать «Единый фронт»; коммунистам следовало стать «блоком» внутри Гоминьдана, который со временем должен был превратиться в единую партию[500].

Гоминьдан охотно принимал и военную помощь, и консультации советских представителей. Партия даже была реорганизована в соответствии с генеральными политическими принципами большевиков, подчеркивая притягательность советской организационной модели для Азии. Однако партия разделилась на левых, поддерживающих союз с коммунистами, и правых, более близких к китайской элите. После смерти Сунь Ятсена в 1925 году казалось, что центр победил, когда контроль над партией перешел в руки Чана Кайши, главы военного отдела академии Хуанпу. Первоначально Чан являлся горячим сторонником СССР, в котором он побывал в 1923 году, а его сын был членом комсомола. Но он никогда не поддерживал социальную революцию и вскоре стал оппонентом советских консультантов и левого крыла Гоминьдана, которые, по мнению Чана, готовили против него заговор{611}.

Чэнь Дусю и коммунисты сначала прохладно восприняли совет Коминтерна и перспективу образования единого фронта с Гоминьданом. В 1923 году Чэнь согласился с такой политикой, но по мере того, как курс Гоминьдана стал смещаться вправо и местные элиты начали сопротивляться социальным реформам, он стал форсировать распад альянса[501]. Все «эгоистичные» элиты, в том числе мелкопоместное дворянство и буржуазия, теперь превратились в его врагов. Китай мог стать сильным и единым лишь в том случае, если бы эти элиты оказались свергнуты пролетариатом.

Решительный шаг влево произошел 30 мая 1925 года. Забастовка на фабрике, которой владели японцы, была подавлена шанхайской полицией, контролируемой иностранцами — британцами и индийцами. Двенадцать рабочих были убиты, и «движение 30 мая» — демонстрации протеста и бойкот импортных товаров — вспыхнуло в городах Китая. Эти события были словно списаны с учебников по марксизму-ленинизму; связь империализма с классовым угнетением казалась очевидной. Коммунизм привлек писателей и других представителей интеллигенции, количество членов Компартии стремительно возросло до 6о тысяч человек; она впервые имела возможность стать самой массовой партией в стране. Коммунистам также удалось создать профсоюзы в городах, благодаря им произошли первые реальные успехи в сельском хозяйстве. Когда армия Гоминьдана захватила контроль над огромными аграрными областями Китая, крестьянские союзы воспользовались возможностью бросить вызов землевладельцам и их власти. Это обеспокоило мелкую знать, которая поддерживала Гоминьдан. Разумеется, коммунисты были готовы помочь.