Читать интересную книгу Необыкновенное лето - Константин Федин

Он копнул свои карты, вытащил наверх маленькую и опять подвинулся к Аночке.

– Это я показывал направление Камышин – Царицын. А смотрите западнее. Наша другая группировка. Фронт пять дней назад, видите? А вот какой клин мы вколотили. Вот красная линия. Здорово, а? Если так пойдёт дальше, то через неделю мы – в Купянске. Смотрите.

Он хотел слегка нагнуть Аночку к столу, но она сказала:

– Я хорошо вижу. Только почему в Камышине мы будем через день, а в Купянске через неделю? Ведь до Камышина вон ещё сколько, а Купянск совсем рядом.

– Да, – сказал Кирилл, немного отходя в сторону, – это, конечно, большая неприятность. Но тут главное осложнение в том, что… карты разных масштабов. (Он потрогал свою небритую верхнюю губу.) На маленькой карте и далёкое кажется близко.

– Значит, надо воевать по маленькой карте, – улыбнулась Аночка.

Он засмеялся. Она спросила и деловито и озорно:

– Вы говорите – собирались меня увидеть. Чтобы посвятить в стратегию, да?

– Нет, без всякой стратегии.

– Ну, как же так, если вы – стратег?

– Плохой стратег. Иначе я воевал бы по маленькой карте… с вами, во всяком случае.

– Вы собрались со мной воевать?

– Не с вами, собственно, а за вас.

Она опять улыбнулась не лукаво и не озорно, а с торжествующим удовольствием женщины, которая наслаждается тем, что шутя привлекла к себе все внимание мужчины. Но она в тот же момент как бы одёрнула себя и отклонила наивное кокетство разговора:

– У вас правда дело ко мне? Я тоже пришла по важному делу.

– Мне нужно поговорить с вашим братом.

– С Павликом?

– Насчёт его приятеля – Вани Рагозина. Помните – Рагозин, у которого вы хлопотали о деньгах, тогда… с Цветухиным? Так вот, у него есть сын…

– Странно… – почти в смятении перебила его Аночка. – Как это совпало! Я – тоже по поводу Павлика. Он пропал.

– Пропал?

– Третьего дня поутру ушёл и больше не возвращался.

– И вы искали его?

– Отец заявил в милицию, расспрашивал, кого мог, на берегу…

– Может, что-нибудь известно Дорогомилову?

– Арсений Романович говорил со всеми товарищами Павлика и ничего не узнал… Никаких следов. Ужасно.

– Ну, разумеется, – сказал Кирилл грубовато, с желанием подбодрить Аночку, – вам, поди, бог знает что лезет в голову: исчез, погиб, и ещё что! Просто удрал на фронт. Он же грозил, что удерёт.

– Но ведь это не утешение! Он совсем маленький и – конечно – не снесёт головы.

– Вы что, серьёзно думаете, что таких вояк пропускают на фронт?

– А как же, если он туда убежал?

Она взялась за спинку стула и опустилась неожиданно тяжело для своего легковесного хрупкого тела.

– Послушайте, Аночка, – начал Кирилл, но она не дала ему говорить.

– Я знаю, что я, я виновата! При маме этого ни за что не случилось бы! Она так любила Павлика! А я совсем забросила его. Ведь он ребёнок, понимаете, он ещё совсем ребёнок!

Она уткнула лицо в острый сгиб своего локтя, по-прежнему держась за спинку стула.

– Вы сама ребёнок, – сказал Кирилл, подходя к ней ближе.

Это будто разжалобило её, она обиженно пробормотала себе в руку, едва не всхлипывая:

– Я хотела позвать вас на репетицию, у нас скоро генеральная репетиция, а теперь я знаю, что провалюсь, знаю, знаю, непременно провалюсь!

Он договорил ещё суровее, боясь, что вдруг она расплачется:

– Не выдумывайте. Какое событие – репетиция! Прекрасно сыграете свою Луизу, или кого там? И я ещё буду вам хлопать. Подумаешь! Невидаль какая – Луиза! Я хочу сказать – ничего не стоит сыграть вашу эту Луизу. А Павлика… Я должен был разыскивать одного, ну, буду разыскивать двоих. Уверен, его притащат к вам с милицией. Не первый такой герой.

Аночка приподняла голову.

– «Не первый такой герой! Разложить бы да всыпать пару горячих!» – сказала она, очень похоже подражая упрямому баску Кирилла, и он отвернулся, чтобы сохранить серьёзность.

– Завтра с утра я подыму на ноги милицию, все будет сделано, – сказал он мягче.

– Правда? – почти весело спросила она. – Правда, по-вашему, я должна хорошо сыграть свою роль?

Он не ждал такого поворота.

– Если играли до сих пор…

– Откуда вам известно, что я играю Луизу?

– Спрашивал у мамы.

– Все-таки, значит, вспоминали обо мне?

– Все-таки да.

– И поэтому не видались со мной два месяца?

– Не может быть!

– Семь недель и три дня.

– Вы считали? – ещё больше удивился Кирилл.

– А вы потеряли счёт?

Он с сожалением повёл рукой на бумаги и карты, из-под которых не видно было стола.

– Понимаю, – сказала Аночка, – не до того…

У неё медленно поднялись брови, и в этом невольном движении разочарования было столько горечи, что он смолчал.

– Надо идти. Спасибо вам. Я очень, очень боюсь за Павлика!

– Я провожу вас.

– Что вы, разве можно? – возразила она и, совершенно повторяя его жест, показала на стол.

– Постойте, постойте, – сказал он, разыскивая глазами и не находя свою кепку. – Я хочу пройтись так, как тогда, на бахчах.

– И потом скрыться на два месяца?

– Тем более хочу. Пошли!

Так и не найдя кепки, он вышел с непокрытой головой.

Прохладная тьма окутала их – вечера уже полнились предчувствием осени, их очарование казалось строгим и грустным. Воздух был крепок. Отчётливо наплывал прямой улицей долгий, зовущий гудок парохода.

Кирилл взял Аночку под руку. Второй раз держал он тонкую кисть, в которой прощупывалась каждая косточка. Ему пришла мысль, что, вероятно, часто эта рука ищет опоры и опускается от усталости. Но в резких сгибах кисти он будто услышал скрытое упрямство.

– Вам холодно… без фуражки?

– Вы совсем не то хотели спросить, – сказал он.

– Почему вы думаете? – тотчас возразила она, и запнулась, и прошла несколько шагов, ожидая – что он ответит.

– Я почему-то должна придумывать, как с вами заговорить, – сказала она, не дождавшись. – Наверно потому, что вы не хотите говорить о самом важном. Погодите, погодите! Я знаю, вы непременно сейчас спросите: а что самое важное? Правда?

Он усмехнулся и спросил:

– В самом деле, что самое важное? Сейчас, например, разыскать Павлика, верно?

– Да, конечно, – согласилась она чересчур поспешно. – Но вы не досказали мне тогда, в автомобиле, помните?.. Вы совсем не жалеете, что расстались с Лизой?

– Ах, вот оно, самое важное!.. Я не люблю возвращаться к прошлому.

– Она вышла второй раз замуж. Недавно. Когда вы уже вернулись в Саратов. Вы слышали? Это не прошлое, а настоящее.

– Но это такое настоящее, которое не должно меня касаться.

– Не должно? Или действительно не касается?

– Вы только в этом случае придира или вообще?

– Вообще! – безжалостно утвердила она.

Он снова усмехнулся, но будто с неохотой, и долго молчал.

– Чтобы с этим кончить, раз это вас занимает, – сказал он вполголоса, – я действительно перестал вспоминать о Лизе. Сначала себя заставлял, потом это вошло в привычку – не вспоминать.

– Значит, вы ещё любите её? – с нетерпением спросила Аночка, дёрнув рукой, точно собравшись высвободить её, но тут же раздумав.

– Откуда это значит? Той Лизы, которую я любил – сколько лет назад, я уж и счёт потерял, – той Лизы, может, и не было вовсе.

– Но ведь это же чепуха, – даже с некоторой обидой сказала Аночка и на этот раз решительно вытянула руку из его пальцев.

– Почему чепуха? Была наша с ней юность, наша надежда.

– Конечно, чепуха. Если было, значит, есть. А если нет, значит, вы просто неустойчивый человек.

– Вот верно! Неустойчивый!

Ему стало очень весело, он громко рассмеялся, и Аночка вдруг мягко вложила свою кисть ему в ладонь, словно и не отнимала руку, и они шли дальше, уже ничего не говоря, но чутко слушая друг друга, хотя слышен был только мерный хруст пыли об асфальт под ногами.

Когда они добрались до дома Аночки, она хотела проститься у калитки, но Кирилл сказал, что войдёт во двор. Она подошла к освещённому окну – постучать, и вскрикнула:

– Господи! Смотрите!

Кирилл шагнул к ней.

На кровати сидел Павлик. Даже в тусклом свете видны были разводы на его щеках – он плакал и растёр слезы по грязному лицу. Рыжеватые волосы торчали, как перья потрёпанной птицы. Он быстро наматывал на палец обрывок бечёвки и сдёргивал его.

Против него за столом восседал Парабукин с превосходным видом родителя, уличившего беспутное чадо в постыдстве. Он барабанил пальцами и метал гневные взоры на сына.

Впустив Аночку, он сразу заговорил, не уделяя внимания Извекову.

– Явился! Явился! Голод не матка. Кроме отца, никто этакому финтифлюю кофея не поднесёт. В кого пошёл, негодник, а? Мать была труженица, мыла его, поросёнка, чистила. Сестра – примерная девица, вот-вот ему кормилицей будет, заместо матери. Отец… ну, что ж отец?

Тут Парабукин искоса глянул на дочь и её спутника, осанился, пригладил бодрым взмахом руки взъерошенную гриву и бороду, и в этот момент обнаружилось, что он несколько отступает от общепринятого равновесия и подплясывает против своей воли.