– Осади лошадь! – резко приказал он.
Лайла повернула голову, ошеломленно уставившись на него. Должно быть, она ослышалась…
– Осади, я сказал! – взревел он, и на этот раз уже никакой ошибки быть не могло.
Еще одна мушкетная пуля просвистела в воздухе, на волосок правее Джосса. Джосс опасно наклонился в седле, чтобы поймать поводья Кандиды. Он схватил их и, не обращая внимания на безумный протестующий крик Лайлы, резко натянул поводья и остановил обеих лошадей.
– Нет! – закричала Лайла, пытаясь вырвать у него поводья.
– Они стреляют в меня, но не слишком целятся. Могут попасть в тебя, – угрюмо сказал он, отпуская ее поводья и разворачивая Така навстречу быстро надвигающимся всадникам. Лайла могла бежать, но без него в этом не было смысла. Кроме того, она, как, должно быть, и Джосс, осознавала, что их поимка была неизбежна. Их уставшие лошади не могли опередить более свежих лошадей преследователей.
Как и Джосс, она развернула свою лошадь навстречу роковой судьбе, ожидая с ним рядом в гордом отчаянии.
За мгновение до того, как всадники доскакали до них, Лайла взглянула на Джосса.
– Я люблю тебя, – сказала она, понимая, что больше у нее, может, никогда не будет возможности сказать ему это. Слезы наполнили глаза, потекли по щекам. Он увидел слезы, и его глаза потемнели. Наклонившись в седле, он поцеловал ее быстро и крепко. Прямо на виду у приближающейся полиции.
– Я тоже люблю тебя, – сказал он. Их взгляды встретились, и сердце ее перевернулось от того, что она увидела в его глазах.
А потом налетела полиция, окружая их. Поводья Лайлы вырвали у нее из рук, а Джосса сбросили с лошади на землю. На него, лежащего лицом вниз, надели наручники, а ноги заковали в кандалы.
– Не трогайте его! – закричала Лайла, не в силах остановить себя, хотя понимала, что умолять за него бесполезно. – Он ничего не сделал!
– Он проклятый конокрад, для начала, и он избил моего управляющего до полусмерти! Уж я позабочусь, чтоб его за это повесили! – прогремел стальной голос.
Потрясенная Лайла оглянулась и увидела подъезжающего к ней отца. Она безнадежно, беспомощно взглянула на Джосса. Его грубо подняли на ноги и окружили с пистолетами наготове. Остальные, по-прежнему в седле, держали мушкеты. Их действительно поймали.
Леонард Реми забрал поводья Кандиды у человека в форме, державшего их, и приветствовал дочь не более чем единственным ледяным взглядом. Лайла сглотнула. Она видела отца в разных настроениях, включая и грозную ярость, но таким не видела никогда. Он выглядел так, словно его лицо обратилось в камень, а вместе с ним и сердце.
– Благодарю вас, капитан Тэнди, за хорошую работу. Теперь я заберу свою дочь домой, а вы, полагаю, знаете, что делать с этим мерзавцем.
– Он будет отправлен в форт Святой Анны, сэр, и заключен в тюрьму, где будет дожидаться суда за конокрадство и по всем другим обвинениям, которые вы выдвинете. Вы можете связаться с полковником Харрисоном, начальником гарнизона, или…
– Я знаю его, – сжато бросил Леонард. – Я дам о себе знать, не сомневайтесь.
Без дальнейших разговоров ее отец коротко кивнул офицеру. Он сжимал поводья Лайлы такой крепкой хваткой, что побелели суставы. Потрясение от того, что происходит, высушило ее глаза. Джоссу предстояла тюрьма. Но какой бы ужасной ни была эта участь, это лучше, чем если бы его притащили обратно в «Усладу сердца» как сбежавшего раба и казнили без долгих рассуждений.
– Папа, пожалуйста! Попытайся понять. Я люблю его…
Прежде чем Лайла успела догадаться о его намерениях, Леонард Реми повернулся в седле, и его мясистая рука взметнулась и резко ударила ее по лицу. Пощечина прозвучала громко, как выстрел, громче ударов лошадиных копыт, громче звона сбруи и мужских голосов. Лайла охнула, прижав ладонь к щеке, и сердце ее жгло еще сильнее, чем лицо. Он никогда раньше не бил ее. Никогда.
– Не позорь себя и меня еще больше. Или я клянусь, что повезу тебя домой связанную и с кляпом во рту. – Рычащий голос Леонарда Реми был почти таким же холодным, как и его глаза.
Затем он дернул за поводья Кандиды так, что Лайла, не готовая к такому резкому рывку кобылы, чуть не свалилась на землю. Чтобы не упасть, ей пришлось ухватиться за луку седла. Пустив свою лошадь в резвый галоп, Леонард направился домой, таща за собой свою убитую горем дочь.
Глава 58
Когда они приехали домой, отец, к полному потрясению Лайлы, приказал запереть ее в комнате. По дороге он почти не разговаривал с ней, только сказал ледяным тоном, что она опозорила его и себя своим распутным поведением. На ее слезные мольбы о Джоссе он отвечал вспышками ярости, которая была пугающей.
Лайла предположила, что он ничего не рассказал полицейским о том, что Джосс – раб, или о его происхождении. Он просто вызвал их под предлогом, что его дочь сбежала с авантюристом, который напал на его управляющего и украл его лучшую лошадь. Одних этих обвинений достаточно, чтобы Джосса повесили. Но повешение, по громко высказанному мнению Леонарда, слишком хорошо для негодяя, который обесчестил его дочь. Он сделал что мог, чтобы сохранить то, что осталось от репутации Лайлы, утаив тот факт, что она опозорила себя со сбежавшим рабом. Поступив таким образом, он лишил себя возможности лично отомстить тому, кого считал пособником самого дьявола. И хотя скандал, которого не избежать, будет громким, когда новость о неудавшемся побеге Лайлы просочится наружу, они все еще надеялись, что постепенно он затихнет. Если же кто-либо, помимо непосредственных членов семьи, обнаружит, что негодяй, с которым сбежала Лайла, цветной, да к тому же сбежавший раб, позор в результате будет таким, что его ничем нельзя будет исправить.
К вечеру после ее возвращения домой Лайла была вызвана в библиотеку. Спускаясь вниз, она держала голову высоко и внешне казалась спокойной, не позволяя себе выказать унизительный страх, который испытывала. Она намеревалась бороться и за себя, и за Джосса.
Стены библиотеки были обиты тиковыми панелями и уставлены шкафами, заполненными книгами. Хотя снаружи было темно, масляные лампы окутывали все золотистым сиянием. Из мебели в комнате стоял массивный письменный стол красного дерева с кожаным креслом и еще несколько кресел с маленькими столиками возле них. Пол устилал мягкий обюссонский ковер розовато-бежевого цвета. Это было убежище Леонарда, и в юности Лайла провела здесь немало приятных часов, играя с отцом в шахматы.
Деревянные жалюзи были распахнуты наружу, впуская легкий прохладный ветерок. Несмотря на это, в комнате было тепло, но Лайла ощутила холод, когда взглянула на отца, сидящего за столом. Выражение его лица было презрительным. Лайла тут же почувствовала себя грязной, замаранной и разозлилась на себя за это. Она отказывалась стыдиться своей любви.