живущем по собственному корабельному времени, было десять часов вечера.
Свободный от работы экипаж и именитые пассажиры, исключая тех, кто отвечал за работу десантной группы или проявлял к ней какое-то участие, убивали время, кому где нравилось; коридоры пустовали, а машинные отделения тонули в темноте. В центре управления хозяйничали автоматы — все управление кораблем взяла на себя электроника.
Ан-тэр и его второй помощник Сирол Текорс, алголец по происхождению, сидели перед главной картой Австранта в центре управления, пили медовый напиток и разговаривали, поглядывая на цветовую диаграмму энергетического состояния планеты.
— Вроде стабилизируется? — спросил капитан.
— Трудно сказать, сэр, может быть…
Все расчеты давным-давно сделали и перепроверили и людьми и Мозгом, и сейчас обсуждение технических деталей не имело ни смысла ни интереса. И вопрос и ответ были произнесены просто так, для поддержания беседы. Все теперь зависело от двух человек внизу, на планете, которым оба офицера в тайне от самих себя немного завидовали — успеют вернуться, или нет. Что-то заставило десантников пренебречь приказом и, рискуя остаться на Австранте навсегда, спуститься в подземные лабиринты какого-то каземата… Но и об этом говорить не хотелось…
— Так всегда, — произнес капитан. — Смотришь на планету с высоты палубы — душа разрывается. Хочется ступить на твердую почву, пожить нормальной спокойной жизнью, насладиться нежностью природы, дать нервам расслабиться, долго-долго ни о чем не думать — даже иногда ловишь себя на желании выпрыгнуть в шлюз в одном скафандре… А потом оказываешься там, внизу, живешь, живешь… и так быстро забываешь, что, собственно, туда тянуло! Обычное небо, обычная природа, обычные люди. Начинаешь томиться от скуки и уже смотришь в небо, как недавно смотрел оттуда на землю… И почему, человек — такое эмоционально неустойчивое создание?
Текорс, человек на целое столетие старше Ан-тэра, понимающе улыбнулся.
— На Эрсэрии тоже так?
— Там сильнее всего.
— У тебя два пристрастия, а надо выбрать одно… Не понимаю, почему бы тебе не взять Гель-еру с собой?
— Куда, на «Странник»?
— Почему нет? Эр-тэр не откажет. «Странник» — не военный крейсер.
— Я подумывал об этом.
— И что?
— Сейчас слишком опасно — сам посмотри, куда забрались.
— Опасно будет всегда. Не зря же ты здесь. А потом, что толку от жизни, если в ней нет ничего рискованного?
— Это я, а Гель-ера…
— Эрсэрийка, как и ты! Ты хоть раз говорил с ней об этом?
— О чем?
— Она не меньше тебя обрадуется испытать иногда приток адреналина. Готов поспорить, Гель-ера была бы счастлива подрожать от страха где-нибудь рядом с тобой, например здесь и сейчас.
— Текорс, ты…
Ан-тэра перебил звук сирены. Оба собеседника сорвались с мест, разворачиваясь к пульту.
— Не понимаю, что происходит? — капитан изучил сообщения компьютера.
Текорс окончил осмотр диаграмм технических средств и двигателей корабля и обернулся, пожимая плечами.
— Все в порядке…
Сирена продолжала выть. И капитану и помощнику стало понятно, что по какой-то причине изменилась энергетика корабля, но обнаружить саму причину магнитный Мозг категорически отказывался. Автомат упорно повторял, что проверка оборудования завершена успешно.
Мужчины начинали волноваться.
В кабину центра ворвался Эр-тэр.
— Что-то случилось? — с порога крикнул он.
— А что? Тебя вызвала сирена, или видел что-то необычное? — наморщенный лоб Ан-тэра сразу выдал его недоумение.
— Выйди в коридор! Там свет мигает, даже глазам больно!
— Что? — удивился Текорс. — Свет не может зажигаться сам по себе — его включает тепловое излучение биологического тела.
— Сходи посмотри!
Вместо того, чтобы ходить, вызвали изображения тех отсеков корабля, где замечалась повышенная активность. Там творилось что-то совершенно непонятное: металлические предметы светились, ни с того, ни с сего воздух вдруг вспыхивал яркими заревами, освещение либо вообще не работало, либо включалось и выключалось, как ему хотелось. И так повсюду, по всему кораблю.
— Что ты на это скаже… — сильный толчок не дал Эр-тэру договорить. Пол заходил ходуном. Ан-тэр и его помощник, встававшие, чтобы поприветствовать лорга, с профессиональным автоматизмом успели ухватиться за поручни и нырнуть в кресла пилотов, а вот Эр-тэр больно ударился спиной о панель с приборами и некоторое время лежал, не двигаясь.
— Срочно свяжитесь с десантом! — крикнул Ан-тэр подчиненным, примчавшимся по вызову и занимающим свои места. — Сообщите, что у нас непредвиденная ситуация!
— Может как раз они понимают, что тут происходит? — предположил Эр-тэр, потирая спину.
— Связи нет! — доложил пилот, в обязанности которого входило слежение за эфиром.
— В каком смысле? — не понял лорг. — Они не отвечают?
— Они пропали. Их нет.
— Обоих?!
— Да, сэр.
Палуба качнулась еще раз, сильнее, чем раньше. В центре управления никто не обратил на это внимания — все уже сидели в креслах — а с кают, с «моря», с комнат развлечений посыпались встревоженные вопросы застигнутых врасплох пассажиров. Перед главным монитором вместо карты появилась в виде голограммы Лен-ера, убедилась, что экипаж знает о неполадках не больше ее самой и пообещала через минуту быть в центре.
Капитан уже хотел объявить о включении боевого режима — режима максимальной защищенности, но минимальной экономичности — но не успел, потому, что то, что творилось по всему кораблю, перебралось в центр управления. На какое-то время все были ослеплены вспышкой в центре помещения, а затем еще и сильным потоком жгучих бело-голубых лучей. Всем показалось, будто в комнате взорвалась сверхновая. А когда боль в глазах стала затихать, и изумление сменилось тревогой, свет быстро ослаб.
Точно в середине помещения центра медленно материализовалась высокая худощавая фигура в слепяще-белой ткани. Еще не приняв достаточно законченного образа, она горящими глазами стала шарить по побелевшим лицам эрсэрийцев.
— Это еще что за голограмма? — громко произнес Эр-тэр, внимательно разглядывая гостя. Он был вознагражден таким взглядом, что решил некоторое время помолчать.
Лицо гостя выглядело матово-белым, холеным и даже красивым, но за его, как будто, равнодушной неподвижностью эрсэрийцы прочитали такую волну гнева, презрения, оскорбленного самолюбия, ненависти и ярости, что им всем стало холодно и неуютно в своих удобных креслах. Никто из них не представлял, что столько чувств может содержаться всего в одном человеке, тем более в голограмме человека.
— Люди! — могучий, как у оперного певца, голос заставил звенеть панели приборов. — Чем старше вы становитесь, тем ничтожнее, глупее, омерзительней ваша порода! Как низко вы пали! Вы — наши дети, наши потомки, наше жалкое будущее! Как посмели вы нарушить то, что не нарушал даже сам Император?! Кто дал вам право возомнить себя равными природе и очернить ее творения?! Как могли вы преступить священные законы Вселенной?! Вы — забывшие учения своих предков, потерявшие истину своего существования! Вы — покоряющие пространства на своих городах, страшащиеся