промежутке между моим домом и соседским прогрохотало нечто громкое и как бы без глушителя, привлекая наше внимание. На новеньком, поблескивающем на солнце мотоцикле во двор въехала парочка, оставляя за своими спинами клубы дыма: один человек в красной каске, другой — в синей, почти голубой. Припарковавшись у моего подъезда, парень, сидевший сзади слез с мотоцикла и снял каску. Я его сразу узнала — Егор. А другой парень — Алексей, его придурочный друг. Ничего не могу с собою поделать — не люблю его и все. Даже не так. Не уважаю. Потому что я не знаю, за что его можно уважать, и стоит ли. И считаю, что им дружить не стоит.
— О! Голубки приехали, — возликовал с соседнего сидения Шер и тут же отхватил лёгкую затрещину.
Неожиданно. Не только для него, но и для меня. Я никогда не поднимала руки на человека. А тут взяла и психанула. Не терплю, если моего брата обвиняют в чём-то, тем более без доказательств, а лишь потому, что это смешно звучит. И что с того, что они вместе приехали? Сразу голубой уголок?
И всё равно я сразу после атакующих действий стушевалась. А Шерхан своё удивление от моего поведения поборол быстро и тут же набычился:
— Эй, ты какого @Нецензурная речь@ руки распускаешь?
Обычно, я сразу начинаю извиняться, но сейчас видимо, что-то в моей голове переклинило.
— А ты какого не следишь за своим языком?
Меня порядком достало слушать его выпендрёжные речи и мат.
— Да я, @Нецензурная речь@, ещё очень даже слежу, — он выпучил на меня глаза, как типичный гопник в подворотне, который требует отдать телефон и кошелёк, а потом лишить чести.
Всё моё былое мужество как ветром сдуло. Я скуксилась и промычала:
— Следит он… — но Шер не услышал.
Зато продолжал пялиться в сторону Егора и Лёши.
— Смотри! Да ты посмотри, как они идут! — он ткнул в них пальцем.
— И как они идут? — вот хоть убей, ничего предосудительно в беседе двух молодых людей я не видела — просто два друга, просто идут, что за страсти бразильские он там углядел.
— Да как геи типичные!
— Мой брат не гей! — причём слово «гей» я произнесла тихо и как бы это не я сказала, потому что оно из ряда оскорбительных, то есть не каждому было бы приятно услышать его в свой адрес, а я такие слова не говорю.
— Зато его дружбан — стопроцентный!
— Да сам ты…
— Что я? Я гей? Записала меня в ряды пидоров? Думаешь, ты сейчас умную мысль загнула? — накинулся на меня стервятником Шерхан.
Хотя это была моя роль. Это он сейчас моего брата унижает, а я играю в защите.
— Он не голубой!
— Ага, — сказал Артём таким тоном, что сразу ясно — его «ага» — это скрытое «да ни фига!»
— Не говори так про Егора.
— Глаза разуй, детка. Перед тобою два пидорка, а ты не видишь…
— Нет! Егор не такой, — я продолжала защищать братишку с упорством бронетанка.
— А его друг такой. Нет, ну ты посмотри, как он на него смотрит… Вот если б они не гомосеки были, умилился бы романтике, — с неприятным оттенком на слове «гомосеки» и далее разлившимся в голосе теплом проворковал муж.
— Прекрати уже! Ты же специально так говоришь…
— И зачем мне это?
— А я знаю?
Он заржал, чётко уловив момент, что я, наконец, поняла — он шутит, и продолжать угорать надо мною уже не получится. Я закатила глаза. Вечно я ведусь на всякие глупые замечания. Лучше бы промолчала, когда он брата компрометировать начал. Ясно же, как день, что он у меня нормальный. Девчонок меняет, как перчатки, даже чаще. А у Шера просто есть одна дебильная привычка — издеваться надо мной, а потом ловить с этого ха-ха.
— И всё-таки, зачем ты здесь? — прервала я его ржач.
То есть намеревалась прервать, но не получилось, пришлось подождать, пока его пронесёт. У него хорошо получается: сам шутит, сам над своими шутками гогочет, как псих ненормальный. С кем я связалась?
Я чувствовала себя неуютно рядом с ним. Что ни скажи — либо он надо мной потешается, либо прикалывается, что, в принципе, одно и то же.
Решив, что надо разрядить своё натянутое благодаря моему супругу настроение, я обнаружила кнопку «On» на середине приборной доски, принадлежащей автомагнитоле, и нажала, не спрашивая разрешения у хозяина машины, он сейчас другим занят. Салон заполнился воплями известной группы, поющей весёлую песенку об известной американской актрисе. Обычно я подпеваю под такие песенки, но только в кругу семьи или в одиночестве. Петь при Шерхане я бы не рискнула, просто стала покачивать головой в такт, песня же и взаправду мелодичная.
Я не заметила, как соседнее сиденье перестало содрогаться от хохота, и его обладатель вперил в меня удивлённые очи, мол, девушка совсем того. А потом протянул руку и выключил радио. За чем последовало моё неудовлетворённое:
— Хорошая же песня. Добрая, а главное, смешная.
— Смешная? — переспросил муж, перекосив лицо. — Это смешная?
— Ну, да…
— Смешная, — ухмыльнулся он. — Я тебе сейчас поставлю стебовую песню. Вот она точно смешная. Слушаю и всегда угораю. Вот она нереально комичная, не то, что «я так люблю тебя, Вова!»[5] — очень смешно передразнил группу Артём, переврав слова, тем временем подключая необъятных размеров плеед к магнитоле и роясь в списке песен.
Наконец, он нашёл нужную и с чувством выполненного долга расправил плечи, аккуратно привалился к спинке сидения, подмигнул мне и настроился слушать свою «нереально комичную» песню и знакомить меня, непросвещённую клушу, с почитаемым им искусством. Салон заполнил звук, а затем начался и сам текст: нечто сумбурное и малоприятное о притонах и борделях в квартальчике красных фонарей, где счастье улыбается каждому «от принца до Франкенштейна»[6], но лишь при наличии достойных капиталовложений. Сам исполнитель, вероятно, причислял себя к первой категории, принцу: жутко богатому (а-ля Карлос Слим Элу, Билл Гейтс и Уоррен Баффет в одном лице) и красивому (а-ля мистер Вселенная), в общем, самооценка у парня неприлично зашкаливала.
— О! Сейчас начнётся классная часть, — доверительно прошептал в мою сторону Шер.
Певец продолжал играть словами, а именно со словом «разводить», все значения которого уместил в несколько строк. Это было забавно, но жутко неприлично. Я краснела.
— Поняла? — затормошил оцепеневшую меня улыбающийся Артём, попутно нажав на паузу.
— Что? — еле выдавила я.
— В смысле «что»? Ты вообще слушала?
— Ага, — зря я, что ли такая смущённо-красная? Он более пошлой песни поставить