ним, нам нужно приобрести великие дары для вручения им (татарам), так как они их требуют с большою настойчивостью; и если они их не получают, посол не может — что вполне соответствует истине — подобающим образом решать с ними порученные ему дела и ставится почти ни во что»[419].
Особенно следует отметить то, что Даниил к лету 1245 г. уже имел охранную грамоту к Батыю, для чего посылал к нему гонцов. Вероятно, переговоры с монголами начались давно (не позднее осени 1244 г.). Они затянулись, но в конце 1245 г. все же завершились поездкой Даниила на Волгу. Именно этот продолжительный переговорный процесс должен был дать русским князьям уверенность в своем тыле во время войн с Польшей и Литвой (1243–1245). Причем, когда Конрад стал просить Василька о содействии папским посланникам в их «переезде к татарам», то тот «охотно» согласился это сделать. Все говорит о том, что князь знал, как обеспечить безпроблемный проезд к монголам, — путь был наезжен.
До Киева монахи беспрепятственно добрались зимой 1245 г., а уже 4 февраля 1246 г. двинулись дальше:
«…вместе с лошадьми тысяцкого и охраной из Киева отправились в путь к тем варварским народам». Вскоре они прибыли в село Канев (120 км от Киева), «которое уже непосредственно находилось под властью татар».
Таким образом, зона монгольской оккупации проходила примерно по северному побережью реки Рось. Русские имели только номинальную власть в небольшой округе вокруг Киева. Плано Карпини даже не упоминает, что верховным сюзереном этих земель считался Ярослав, знакомый ему лично как «князь Ярослав из Суздаля на Руси»[420]. Оказывается, это было малозначимой информацией или просто никак не отражалось на администрировании Поднепровского региона. Из дальнейшего повествования итальянца становится ясно, что действительной властью здесь обладал хан Куремса, к которому они прибыли через пять дней:
«Этот вождь — господин надо всеми, кто размещен для охраны границы против мужей Запада, дабы как-нибудь внезапно и неожиданно они на них не напали»[421].
Армию Куремсы францисканец оценил в шесть тысяч воинов. Именно этот хан дал посланцам охрану вплоть до ставки Бату, причем, когда те возвращались летом 1247 г., провожатые не покидали их вплоть до «Киева на Руси». Кроме того, на обратном пути Плано Карпини застал у Куремсы Нонгрета, «киевского сотника», с которым потом некоторое время ехал вместе[422]. Монголы чувствовали себя в Поднепровье хозяевами, а русский протекторат такого эфемерного властителя, как Северо-Восточный Ярослав, удаленный на тысячи километров, как и Бату, не играл никакой роли в жизни региона.
Монгольские всадники. Иранская миниатюра
Плано Карпини писал, что, «когда мы были в Руси, был туда прислан один наместник-сарацин от Гуюк-хана, как говорили, и от Батыя; и этот наместник, как нам потом рассказывали, у каждого человека, имевшего троих сыновей, забирал одного, уводил с собою всех мужчин, у которых не было жен, и с женщинами, не имевшими законных мужей, он поступал точно так же»: «Остальных же по своему обычаю они пересчитали, постановив, чтобы все от мала до велика, даже дети одного дня от роду, богатые и бедные, выплачивали… подать»[423]. Речь, скорее всего, идет о событиях 1247 г., когда Гуюк уже стал великим ханом, а «Русь» для итальянцев, надо полагать, совпадала с окрестностями Киева и Переяславля. Таким образом, в это время там уже была введена прямая податная система Монгольской империи. Примерно в те годы подобная система была введена и на северо-востоке Руси во владениях Ярослава Всеволодовича. В «Юань ши» в период с 29 декабря 1247 г. по 27 января 1248 г. отмечено, что происходило «внесение податных дворов в реестр». Вероятно, это касалось Китая. А про начало 1253 г. указано, что «битекчи Берке внес в реестр количество дворов и населения русских». В данном случае Берке — это не брат Батыя, а монгольский служащий, битекчи (букв. «писарь»). В источнике нет указания на регион, в котором производилась перепись, но, судя по всему, события должны относиться к северо-востоку[424].
О Киеве и южнорусских землях, включая Чернигов и Переяславль, источники вообще практически не содержат известий, относящихся ко второй половине XIII в. На них опустилась «киммерийская тьма». Нет определенности не только в том, кто там тогда был князем или владетелем, но даже кто там жил и жил ли вообще. Историки XIX в. писали о полном запустении Киева, а также об уходе населения из тех земель. Последние археологические исследования не подтверждают таких выводов. Но в плане объема информации дают не много. Существуют только мнения и домыслы. В частности, номинальным сюзереном Киева в конце XIII в. М. С. Грушевский считал владимиро-суздальского князя[425]. Поздняя Густынская летопись даже совершила примечательную описку, обозначив под 1305 г., что «паки начат в Киеве княжити Иоан Данилович Калита»[426]. Как бы то ни было, но очевидно, что в 1240-е гг. владетелем Поднепровья был Ярослав, а затем его дети.
* * *
Даниил Галицкий в начале ноября 1245 г., направляясь к Батыю, задержался для молитвы в Выдубицком Михайловском монастыре. Его провожали, как на смерть. Были сомнения, что монголы даруют ему жизнь после разгрома зависимых от них болоховских князей, а также длительного уклонения от поездки и изъявлений личной покорности. По мере продвижения в сторону ставки Батыя опасения галицкого посольства возрастали:
«Изииде из манастыря в лодьи, видя беду страшьну и грозну, и прииде Переяславлю, и стретоша Татарове, оттуда же еха къ Куремесе, и виде яко несть в них добра…»[427]
Особенно оскорбляли князя наблюдения за языческими обрядами, в которых волей-неволей приходилось участвовать. В Батыевом лагере на Волге к Даниилу специально заходил «человек князя Ярослава» с явно тюркским именем («Сънъгуруви»), который убеждал его в необходимости исполнения всех шаманских процедур, в частности поклонения кусту: «…брат твои Ярослав кланялся кусту и тобе кланятися».
После многочисленных приготовлений князь был принят Батыем. Летописец достаточно подробно передает их разговор — вероятно, со слов самого Даниила:
«Данило, почему раньше не приходил, а теперь пришел? Но и то хорошо. Пьешь ли черное молоко, наше питье кобылье, кумыс?» («Данило, чему еси давно не пришелъ, а ныне оже еси пришелъ, а то добро же, пьеши ли черное молоко, наше питье кобылии, кумузъ»).
— Встретил его хан легким упреком, что, в целом, должно было выдавать расположение.
Даниил отвечал тем же:
Раньше не пил, но теперь ты велишь, поэтому пью» («Доселе есмь не пил, ныне же ты велишь, пью»).
В ответ князь удостоился высокой похвалы:
«Ты уже