На город за все годы войны не упало ни одной бомбы, и у горожан еще не было горького опыта. А тому, о чем рассказывали заполонившие город берлинцы и мюнхенцы, необязательно было верить. Мало ли что болтают люди со страху.
К радости всех, работы прекратились внезапно из-за надвинувшейся грозы. Налетел порывистый ветер, поднял столбы пыли к небу, затмившие солнце, и тут же грозно и раскатисто загрохотал гром.
Все бросились врассыпную. Ожогин и Грязнов, потеряв хозяина и его работника, хотели успеть добежать до начала дождя домой, но на полпути убедились, что им это не удастся. Пришлось забежать в гостиницу
Моллер был несказанно рад неожиданному появлению бывших жильцов и тотчас провел их в свою контору.
— Как не стыдно, — начал с укором в голосе хозяин, — я вас считал друзьями, а вы, как съехали из гостиницы, так и забыли о нас.
Ожогин и Грязнов оправдывались занятостью. Но Моллер не хотел верить, — как бы ни были заняты друзья, всегда можно урвать часок-другой, чтобы поболтать.
А ведь сколько интересного и непонятного происходит в городе, голова идет кругом, — Моллер быстрыми движениями кончиков пальцев усиленно потер лоб.
— Да, я совсем упустил из виду спросить: к кому на квартиру определили вас?
— К какому-то Вагнеру, — ответил Никита Родионович.
Оскар Фридрихович почесал за ухом и, прищурив глаз, посмотрел в потолок, что-то, видимо, припоминая.
— Это у которого большой сад? — спросил он.
Друзья подтвердили.
— Самая крайняя улица, около леса?
— Совершенно верно, — сказал Грязнов.
Управляющий загадочно улыбнулся и подмигнул Ожогину.
— Хозяин у вас того...
— Что «того»? — поинтересовался Никита Родионович.
— Птичка!
— Не понимаю, — пожал плечами Ожогин. — Вы его знаете?
— Как же, как же, знаком, хотя такие знакомства афишировать в наше время небезопасно. Сам-то Вагнер, собственно говоря, ни рыба, ни мясо, а вот старший сын — дело другое. Он у него коммунист был... фанатик настоящий, а кончил тем, что был убит во время демонстрации.
Ожогин и Грязнов незаметно переглянулись.
— Вы сказали — старший сын, — как бы не придав значения услышанному, заметил Никита Родионович, — значит, у него были еще сыновья?
— Обязательно! — ответил Моллер. — Был еще один — младший, но этот окончил лучше: погиб в сорок первом году, кажется, под Москвой. Тоже был связан с коммунистами одно время. Известно — молодежь. И осуждать нельзя. Сами мы были такими. Рискованно, конечно, и последствия бывают неважные, но что поделаешь, когда в тебе бурлит кровь. — Управляющий наглядно воспроизвел, как она бурлит: он сжал кулаки, прижал их к груди и встряхнул свое тщедушное тельце. — А вы сегодня тоже работали? — спросил он друзей.
— Да, вместе со всеми трудились, — ответил Грязнов.
— Я вот только не пойму, для чего это. Неужели и наш город будут бомбить?
— Трудно сказать, — заметил Никита Родионович, — начальству виднее.
— А кто лучше, по-вашему, — продолжал перескакивать Моллер с одной темы на другую, — русские или американцы? А?
— Дождь, кажется, окончился, — проговорил вместо ответа Ожогин и, открыв окно, выглянул на улицу. — Совершенно верно. Пойдем, Андрей.
Друзья поднялись и, несмотря на уговоры Моллера посидеть еще с полчасика или забежать к нему на обед, распрощались и покинули гостиницу.
— Ну и жук, — сказал Никита Родионович по пути к дому, — все он знает, все его интересует.
— А как вы думаете, насчет сыновей Вагнера правду он сказал?
— Кто ею знает — и да, и нет. Такому человеку, трудно верить. Впрочем, мы сами это скоро установим.
Вечером, увидя Вагнера сидящим в саду на скамье с газетой в руках, Никита Родионович подошел к нему и подал листовку, изъятую ночью из дупла старой яблоки.
— Это я поднял вчера на полу, в столовой...
Старик побледнел и быстро отвел глаза от пристального взгляда Ожогина. Он растерялся, сделал вид, будто знакомится с содержанием листовки, которое ему было прекрасно известно, а сам старался выиграть время, чтобы ответить что-нибудь вразумительное и не выдать себя.
Никита Родионович продолжал стоять около Вагнера, и едва заметная улыбка играла на его лице. Ему было жаль старика, но иного выхода не было.
Вагнеру уже самому стало ясно, что он слишком долго читает листовку, что пора ответить квартиранту, но что ответить, он так и не придумал. Он поднял плечи, развел руками и посмотрел на Ожогина.
«Как трудно таким честным глазам не выдать себя, когда надо лгать», — подумал Никита Родионович и заметил, что капельки пота, точно мелкие росинки, выступили на лбу взволнованного Вагнера.
— Не могу ничего сказать, — проговорил он, наконец. — Я просто поражен... Как могла такая вещь оказаться в моем доме?..
— Возможно, принес и нечаянно обронил ваш работник. Он как, надежный человек?
— Что вы! Что вы! — запротестовал старик. — Я это исключаю. Его совершенно не интересует политика. Он добросовестный батрак и все — и он вновь отвел глаза под пристальным взглядом Ожогина
— Да, но тогда как же объяснить. — продолжал Никита Родионович.
— Не знаю, не знаю... Тут какая-то провокация... Среди моих редких посетителей нет людей, способных рисковать головой и заниматься такими делами Это же страшная вещь... за это..
— За это, — прервал старика на полуслове Ожогин, — по головке не погладят. Особенно сейчас. Значит, вы затрудняетесь ответить? — и Никита Родионович протянул руку к листовке, желая взять ее обратно.
— Она вам нужна? — спросил Вагнер и смутился.
— Мне — да, а вам, по-моему, не нужна, — ответил Ожогин и, сунув листовку в карман, прошел в дом.
Несколько минут Альфред Августович сидел без движения, уставив глаза в одну точку. На него нашло оцепенение. Его мозг в это мгновение не мог ни на чем сосредоточиться. Лишь немного спустя он со всей остротой понял, что произошло нечто страшное, непоправимое. Встав со скамьи, Вагнер ощутил слабость во всем теле, в глазах стоял туман. Ни омытый дождем любимый сад, ни вечерняя прохлада — ничто не радовало его в эту минуту. Не заметив упавшую со скамьи газету, он медленно и неуверенно направился к дому.
Наблюдательный и чуткий Алим сразу заметил перемену, происшедшую с Вагнером. Он уже привык к нему.
— Что случилось? — тревожно спросил он
Вагнер тяжело опустился на кухонную табуретку.
— Плохо, Алим... очень плохо... нас с тобой ждут большие неприятности... — И он рассказал о происшедшем.
Ризаматов, чистивший картофель, отложил в сторону нож, вытер руки и прикрыл дверь в кухню
Ему непонятно было, как листовка могла попасть в столовую. Ни он, ни Вагнер не заходили туда с листовками. Они проносили их по мере надобности сюда, в кухню, здесь передавали, кому следует, причем лица, получавшие листовки, приходили и уходили не через дом, а через двор.