Наконец роковой день настал: герцог уехал! Я разволновалась не меньше его, когда, поцеловав меня, он произносил душераздирающие и страстные слова прощания и повторял, что, быть может, не увидит меня больше.
То был единственный миг слабости, и скрыть его ему не удалось; его последние слова, обращенные к матери, звучали так:
— Сударыня, если я не вернусь, будьте великодушны к графине ди Верруа. В то время мы очень страдали в Турине, главным образом потому, что испытывали тревогу, хотя город усиленно охранялся, ополченцы были преисполнены мужества, а около крепостных стен все было должным образом подготовлено к обороне.
Однако я почувствовала, какие беды нас ожидают впереди, когда на моих глазах стала меняться обстановка и принц Евгений, вместо того чтобы командовать войсками, вернулся в Вену, а на его месте оказался генерал Караффа, — правда, тогда говорили, что временно, — но самое главное, когда я увидела, что авторитет герцога, названного верховным главнокомандующим, остается ничтожным и совершенно призрачным.
И в самом деле, в скором времени мне стало известно о поражении принца в битве под Стаффардой. В первую минуту меня охватил порыв мчаться к нему, но я не решилась на этот шаг. Я все еще опасалась распрей с членами его семьи и, хотя меня обвиняли в неоправданном высокомерии, старалась быть скромной и смиренной по отношению к герцогине Савойской и тщательно избегала любого повода, способного вызвать ее недовольство; в данном случае я снова сдержала себя, чтобы не ранить ее.
Посла Франции отвезли в замок Иврея, подвергнув тем же притеснениям, которые выпали на долю маркиза д'Ольяни, посланника герцога в Париже.
Меня немного мучило это обстоятельство; но никакое страдание не могло сравниться с тем, что испытала я, узнав о поражении принца.
Он писал мне душераздирающие письма; ему пришлось собрать все свои душевные силы и мудрость, чтобы перенести невзгоды.
Надежду и веру он возлагал только на Бога и на собственную шпагу.
Увы! Несмотря на это, у него отобрали крепость Сузу — ключ к его владениям; вынудили взорвать несколько крепостей, потеря которых была очень нежелательна; его преследовала бесконечная череда бед, невероятно досадных для начала войны.
Когда мы снова встретились, он был неузнаваем, так изменило его страдание.
— Примете ли вы того, кто потерпел поражение? — спросил он меня по приезде.
— С большей радостью, нежели победителя, — ответила я, — поскольку могу надеяться, что он нуждается во мне.
Он долго держал меня в своих объятьях, а когда отстранился, мне показалось, что глаза его были полны слез.
— Я несчастен, — добавил он, — но не пал духом; несмотря на осеннюю пору, наши войска все еще продолжают кампанию, и какие войска! Эти злополучные вальденсы и барбеты, которых мой отец и я преследовали по наущению нашего общего врага, сегодня захватили Барселоннет и Мон-Дофен; они повсюду облагают контрибуцией население и опустошают Дофине, оставленное им мною. Разве пощадят они мои савойские долины?.. О сударыня! Всему виной — честолюбие Людовика Четырнадцатого, на что только не обрекает он нас, вынуждая защищаться!
Зима прошла грустно, в разнообразных делах и приготовлениях; герцог успевал повсюду одновременно.
Катина попытался неожиданно напасть на наши войска в долине Аосты. Бдительность пьемонтских офицеров помешала осуществлению планов противника, однако маршал сосредоточил все свои усилия на Турине и угрожал осадой города; если бы он взял его, все погибло бы. Поэтому город стали укреплять, в него свозили запасы продовольствия, вооружали всех, кто способен был сражаться; передвижения войск, марши, учения не прекращались.
Я ни на секунду не оставляла Виктора Амедея и, переодевшись в мужское платье, сопровождала его даже во время поездок в военный лагерь, ехала на коне рядом с ним; он просил меня об этом, и у меня не было сил ему отказать. И без того ревнивый от природы, он стал особенно подозрителен после всех этих несчастий и, прекрасно понимая, что я не испытываю к нему такого же сильного и нежного чувства, как он ко мне, бесконечно повторял одно и то же: что я покину его, что он, возможно, лишится своих владений и тогда уж безусловно потеряет меня.
— Вы же ценили меня не как человека, а как монарха и защитника, но если я утрачу власть, не оттолкнете ли вы меня, сударыня?
Чтобы убедить его в обратном, мне пришлось сопровождать его повсюду. Солдаты с интересом разглядывали меня: одни говорили, что я госпожа герцогиня, другие — что я любимый паж герцога.
— Скорее всего, это его подружка, — сказал один догадливый сержант.
— Девица или дьявол, — подхватил другой солдат, — но она не знает страха; я выстрелил из мушкета совсем рядом с ней, а она и глазом не моргнула.
Я действительно ничего не боялась и, следуя за герцогом, подъезжала совсем близко к вражеским постам; он очень гордился мною, хотя и трепетал от страха за меня.
С наступлением весны военные действия возобновились.
Несчастный случай, взрыв порохового погреба, позволил французам завладеть Ниццей; таким образом в их власти оказался проход через Апеннины и Южные Альпы. Граф де Вруссак, все тот же храбрый полковник, которого я уже упоминала и которому оказывали содействие граф Приура и шевалье ди Виллафалетто, очень долго держался в этой крепости и, не случись такого несчастья, продержался бы еще дольше; он считал большой удачей, что ему удалось добиться почетной капитуляции и уйти с оружием, с обозами, с барабанным боем и под развернутыми знаменами. Отступив к Онелье, он через несколько дней доказал свою отвагу, дав там ответный бой. На каждом участке сражения его солдаты проявляли чудеса доблести и храбрости, однако, к несчастью, совершенно безуспешно.
Принц Евгений постоянно сообщал о своем возвращении, и постоянно его удерживали непредвиденные обстоятельства. Его направили в другую армию, хотя он просил послать его к нам: он очень любил Савойский дом и считал своим долгом поддерживать его главу. Принц прибыл в Стаффарду во время того злополучного сражения, но было слишком поздно; вскоре он покинул нас.
Наконец принц Евгений вернулся и от имени императора вручил Виктору Амедею титул королевского высочества, которого герцог жаждал больше всего на свете; этот титул присваивали ему то там, то здесь просто так, в качестве любезности, ибо герцог не имел на него никакого права. Эта радость вселила в него некоторую надежду; принц Евгений, однако, не скрывал трудностей сложившегося положения. В те дни безудержная и неистощимая веселость этого человека были необходимы Виктору Амедею, чтобы выдержать его тяжелую ношу.