При появлении Амалии Аврора даже не повернула головы, решив, что это Ульрика. Оглушенная горем, она не слышала, как подъехала карета. Только когда сестра наклонилась к ней, чтобы поцеловать, она опомнилась.
— Амалия! Ты вернулась? — И добавила, изобразив улыбку: — Они так перепугались?
— Не болтай глупости! Тебе вот-вот рожать, а я обещала присутствовать при этом. Я словами не бросаюсь!
Не переставая щебетать, госпожа Левенгаупт отодвинула шторки балдахина и зажгла свечи на канделябре, чтобы внимательнее присмотреться к сестре. Вид Авроры заставил ее нахмуриться.
— Ну и ну! Ульрика просила уговорить тебя хотя бы немного поесть. Роды требуют сил, уж я это точно знаю! А у тебя, похоже, силенок кот наплакал.
— Главное, чтобы их хватило для произведения на свет этого бесчеловечного создания, только и делающего, что пинающего свою мать... А остальное... Остальное неважно.
— Вот как?
— Да. Я больше не хочу жить, Амалия. Ты станешь его матерью.
— Что это за разговоры? — возмутилась старшая сестра. — Ты носишь дитя монарха, сама ты — Кенигсмарк, и ты смеешь говорить мне, что жизнь утратила для тебя смысл?
— Это правда. Ты должна узнать то, что теперь знаю я...
— Мне только что рассказали, как погиб Филипп. Это чудовищно, для этого нет названия. Но это — еще одна причина, чтобы хотеть жить! Во-первых, ради своего дитя, которое вот-вот народится, а во-вторых, чтобы отомстить, черт побери!
Это было сказано с такой уверенностью, что Авроре стало совестно. Она села в кровати и удивленно уставилась на сестру.
— Неужели, Амалия, ты хочешь...
— Заставить эту дрянь поплатиться за содеянное? Да, хочу! Причем, если это будет возможно, не один раз, а два или три! А тебя я больше не оставлю. Клянусь, ты еще поборешься!
В порыве чувств обычно благоразумная супруга Левенгаупта одной рукой схватилась за хрупкую опору балдахина, а другую задрала к потолку, призывая в свидетели Небо. Вид у нее был при этом такой смешной, что не выдержала даже безутешная Аврора:
— Ты похожа на валькирию с копьем! Ты стала Брунегильдой?[12]
Амалия опустила руки, села на кровать и по-матерински обняла сестру.
— Мы были и остаемся дочерьми и племянницами героев, какие редко встречаются в истории. Возможно, еще один герой притаился сейчас у тебя в животе. Если это сын — а я готова поклясться, что это так, судя по тому, как он бесчинствовал всего минуту назад, — то он превзойдет их всех! Кто знает, может, он будет похож на Филиппа?
Она победила: Аврора оттаяла. Теперь ее слезы были слезами облегчения. Как хорошо было снова обрести силы, потеснить страх, в котором раньше она никому не призналась бы... Только сейчас она осознала, что побаивается этого незнакомца, этого здоровенного злюки, обитающего в ее огромном животе! Виданное ли дело — этакий живот?!
***
Все наладилось за несколько дней. Аврора собралась с силами и даже возобновила свои прогулки в саду, опираясь теперь на Амалию и Ульрику. На счастье, вторая половина октября выдалась необычно мягкой. Днем солнце золотило березовые листочки, медленно облетавшие с ветвей и устилавшие землю мягким шуршащим ковром. Ночи были уже холодные и напоминали о приходе осени, отчего в наглухо закупоренных домах спалось только слаще. Избавившись от своего кошмара — по крайней мере на какое-то время, — Аврора благодаря целительному сну постепенно возвращалась к жизни.
А в ночь с 26 на 27 октября она проснулась от чувства, что простыня под ней намокла, хотела было встать, но рухнула на подушки от острой боли. Услышав ее стоны, спавшая с ней рядом Ульрика вскочила и объявила, осветив ее светом ночного канделябра:
— У вас отошли воды. Значит, сейчас начнутся родовые схватки. Я посылаю за доктором!
Она исчезла. На ее место заступила Амалия в халате и в ночном чепце. Снаружи скрипнула калитка — это лакей бросился за доктором Трумпом. Того не пришлось долго ждать. Осмотрев пациентку, он заявил:
— Вы скоро родите. Можно готовиться. Но ребенок появится только через несколько часов...
Авроре сменили сорочку, потом ее отнесли на стол для рожениц, устроенный в соседней комнате. Помня первые роды своей сестры, происходившие в традиционном и крайне неудобном кресле с дырой в середине сиденья, которые по старинке использовались в Германии, Аврора уже для вторых родов Амалии потребовала поставить узкую жесткую койку. Посередине этой кровати между двумя матрасами лежала широкая доска с ручками — на таких сооружениях во Франции рожали женщины королевского достоинства. Амалия оценила новшество и теперь, в Госларе, заготовила для младшей сестры нечто подобное — предосторожность, за которую та должна была ее похвалить, если только будет соображать, что происходит...
Сначала схватки происходили с промежутком в десять минут, потом участились и вскоре стали нестерпимыми: у Авроры в голове не осталось ни одной мысли, она уже ничего не слышала, превратившись в комок боли, в рвущееся на части одичавшее существо. Вцепившись в руку Амалии так сильно, что у той затрещали пальцы, она страдала так, что палач с топором показался бы ей сейчас ангелом-спасителем. Это было нестерпимо, невыносимо, и этому не было конца...
Временами она совсем ничего не видела, иногда могла разглядеть сквозь пелену слез неясные, бесцветные, бесполые силуэты. Кто-то протирал ей лицо влажным платком, кто-то старался смягчить благовониями запах крови и пота. Время от времени боль отступала, и она погружалась в сладостное забытье. Увы, эти передышки были слишком краткими, и их снова и снова сменяли вонзенные в ее плоть хищные клыки нечеловеческой боли.
Несчастной уже казалось, что этому аду не будет конца. Из темных глубин накатывали кошмары: она снова видела ненавистное лицо «этой Платен» и страдальческий лик мученика Филиппа.
Потом до ее слуха донесся голос доктора Трумпа:
— Ребенок силен, да еще идет попкой. Надо его развернуть. Мужайтесь, мадам! Держитесь за ручки!
Роженица, только что испытывавшая, казалось бы, совершенно нестерпимые муки, поняла теперь, что худшее еще впереди. Врач шарил у нее внутри, нащупывая головку плода. Вопль, изданный ею, долетел, наверное, до дальних городских окраин. Но и это было еще не все. Прошла, казалось, вечность, прежде чем она услышала голос Амалии:
— Бесполезные мучения! Она умрет, если вы ничего не предпримите. Это какое-то чудовище, а не ребенок!
— Нет, просто он большеголовый, а таз у мамаши узковат... И сил тужиться у нее больше нет. Вы разрешаете мне сделать надрез?
— Делайте что хотите, лишь бы этому пришел конец!