Морякам предстояло пережить шесть месяцев жестоких морозов, и они понимали, что без хижины им не обойтись. Деревья на островах не росли, а разобрать корабль означало лишить себя последнего шанса вернуться домой. Голландцы отправились на поиски прибитого к берегу плавника, и тут судьба преподнесла им волшебный подарок: с материка на Новую Землю принесло несколько цельных стволов. Деревья лежали довольно далеко от корабля, и моряки смастерили салазки, чтобы перетащить их.
В ясную погоду работа ладилась, но при плохой видимости матросы боялись отдаляться от судна, понимая, что медведь учует человека гораздо раньше, чем человек разглядит медведя. Корабельный плотник умер, когда хижину еще не начинали строить. Пришлось похоронить его в расщелине скалы: вырыть могилу в промерзшей земле было невозможно.
Две недели тяжелого труда ушло на то, чтобы установить несущие балки. Еще через семь дней строительство было закончено, но когда моряки начали переносить продукты с корабля в новое жилище, на их след напали медведи. Вдобавок оставленная на морозе бочка пива замерзла, и у нее выбило дно. От первой беды спасались шумом и пулями, а вторая оказалась не такой уж и страшной – было настолько холодно, что вытекавшее из бочки пиво тут же замерзало, и его можно было собирать кусками. В новый дом перенесли часы и лампу, в которую приспособились заливать топленый медвежий жир.
Из хижины, лишь отчасти защищавшей от снежных бурь, мореплаватели смотрели на полярную луну, которая ни днем, ни ночью не сходила с небосклона. Стены изнутри покрылись дюймовым слоем льда. Когда настала двухмесячная полярная ночь и часы замерзли, люди не теряли счета времени только благодаря тому, что отмеряли каждые полусуток принесенным с корабля песочным хронометром.
К середине декабря закончились дрова, но моряки сумели откопать остатки древесины, которая пошла на строительство хижины. Рождество не принесло ничего, кроме снежной бури, которая намела сугробы выше дома, замуровав людей внутри. Обычная обувь насквозь промерзала, поэтому приходилось носить вместо нее свободные бахилы из овчины поверх нескольких пар носков. Запасы топлива опять иссякли, и люди начали сжигать ненужные вещи. Выглянуть наружу можно было, только высунув голову в дымоход.
Когда погода наладилась, путешественники прибрались в хижине и запасли как можно больше дров. Тут они вспомнили, что на дворе 5 января, вечер Крещения – та самая Двенадцатая ночь, в которую, по голландским поверьям, нарушается заведенный порядок вещей и все становится вверх дном.
В честь праздника пекли лепешки и угощались капитанским печеньем, которое макали в остатки вина. Моряки воображали, что вернулись домой и пируют за королевским столом. За отсутствием пирога с запеченным бобом «бобового короля» выбирали жребием. Так и получилось, что 5 января 1597 года – в день, который запомнят века, – безымянный ныне канонир третьей экспедиции Виллема Баренца вытащил заветную соломинку и до полуночи правил как первый король Новой Земли, мнимый владыка льда и смерти, повелитель надежды и отчаяния, государь пустоты.
51 октября 1961 года – в день переезда Владимира и Веры Набоковых в «Монтрё-Палас», Запад смотрел на Новую Землю не в предвкушении новых открытий, а в апокалиптическом ужасе. СССР объявил о начале ядерных испытаний. За те несколько недель, что Набоковы оформляли договор с отелем и перебирались на третий этаж старого крыла, прогремело десять атомных взрывов; в течение следующих двух месяцев их ожидалось еще больше дюжины.
С 1951-го по 1958-й годы шла гонка вооружений, грохоту советских бомб регулярно вторили разрывы американских, а порой и британских. Но осенью 1961 года в качестве средства устрашения Советский Союз начал использовать свои полигоны. СССР хотел показать, что его военная мощь не уступает американской, притом что имевшиеся у него на тот момент четыре межконтинентальные баллистические ракеты не шли ни в какое сравнение с арсеналом США.
Радиоактивные облака от испытательных взрывов относило ветром к западным и южным соседям. Тем оставалось лишь гадать о воздействии осадков на людей, домашних животных и сельское хозяйство. Тему испытаний активно обсуждали в ООН, где внеблоковые государства отказывались принимать чью-либо сторону, а реакцию остальных стран определяла граница, разделявшая союзников США и советскую сферу влияния.
Швейцарское правительство официально занимало нейтральную позицию, но один из недавно поселившихся в Швейцарии писателей категорически ее не разделял. Жизненным принципом Набокова было выбирать «такую линию поведения, которая наиболее неприятна красным и расселовцам»[18]. Хрущевская оттепель и развенчание культа личности Сталина не заставили Набокова пересмотреть свое отношение к Никите Сергеевичу и советскому правительству. Атомная гонка, как видно, тоже его не впечатлила.
Ядерные испытания были далеко не единственным кризисом, потрясшим планету в том году. В августе начали возводить Берлинскую стену, а в конце октября советские и американские танки подъехали к границе, разделявшей город, и, приковав к себе внимание всего мира, шестнадцать часов простояли лоб в лоб. На фоне этих событий в сентябре и октябре каждые несколько дней взрывались бомбы; иногда испытания проводились ежедневно.
Самые первые советские взрывы прогремели в Восточном Казахстане, недалеко от того места, куда сослали Солженицына. Но в 1958-м, через год после того как Набоков начал собирать «соломинки да хворостинки» для «Бледного огня», газеты объявили, что СССР открыл новый испытательный полигон чуть севернее материковой части страны. В итоге все то время, пока Набоков работал над романом-поэмой, Советский Союз проверял свой арсенал на Новой Земле.
Впрочем, Набоков собирался рассказать об архипелаге еще до того, как там начались ядерные испытания. В 1957 году, когда Владимир в общих чертах описывал редактору Doubleday свой новый замысел, он уже упоминал о Новой Земле. А через два года у Владимира появилась еще одна причина присмотреться к арктическим островам: выяснилось, что Новая Земля имеет к нему персональное отношение. Двоюродный брат, занимавшийся исследованием рода Набоковых, написал ему о прадеде, который в девятнадцатом столетии, по всей видимости, участвовал в экспедиции на Новую Землю, в результате чего одну из рек там назвали в его честь. В ответном письме Набоков признался, что ошеломлен и что существование набоковской реки на Новой Земле приобретает для него почти «мистическое значение».
За первые недели в Монтрё Набоков поймет, что мир теперь тоже наслышан об архипелаге. Учитывая, какие новости обсуждались в последние три месяца его работы над «Бледным огнем», неудивительно, что намеки на них Набоков рассыпал по страницам романа. В книге высмеивается борец за мир Альберт Швейцер, которого Набоков презирал. Хлесткая реплика припасена для профессоров левого толка, которые поднимали шумиху вокруг «радиоактивных осадков, порождаемых исключительно взрывами, производимыми США», и как будто не замечали, что в России тоже полным ходом идут ядерные испытания. Когда поэт Шейд пишет об «антиатомной беседе» по телевизору, Набоков (или Кинбот, или Шейд – неясно) поднимает на смех всех, кого впечатляют подобные пропагандистские спекуляции, ведь «любой осел тачает эту жуть»[19]. Говоря о периоде, когда СССР взрывал бомбы на Новой Земле, балансируя на грани открытого вооруженного конфликта, Шейд упоминает римского бога войны: «Марс рдел».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});