Наши взгляды обратились к Октавиану; несмотря на достаточно мягкую мартовскую погоду, он кутался в самую теплую зимнюю тогу и в плащ на меху.
— Если отправится на войну, — заявила Юлия, — пусть и жену забирает с собой.
В апреле все вышло так, как она пожелала. Однако вместе с Августом на войну отправилась не только Ливия, но и Юба, и даже Тиберий с Марцеллом.
— Не уезжай! — в отчаянии твердила девушка, глядя, как ее нареченный собирает вещи в поход, который мог растянуться на два, а то и на три года.
— Подумаешь, Галлия! — усмехался племянник Цезаря. — Сколько легионеров там уже побывало.
— Да ведь что угодно может случиться. Зачем рисковать?
— Если когда-нибудь эта империя станет моей, мне придется ходить на войну одному. Без твоего отца, без Юбы и полководцев.
— А как же Агриппа? — вмешался Луций.
Он сидел на кушетке с Александром, возле сундука, набитого одеждой и сандалиями. С тех пор как этот юноша переехал к нам и начал ходить в школу, они с моим братом не разлучались — вместе писали стихи, играли в кости, даже ставили в цирке на одних и тех же коней. Я не могла понять, что Александр в нем нашел, но Юлию парочка приводила в восторг. Она хохотала, точно гиена, стоило им троим собраться где-нибудь вместе.
— Агриппа останется управлять Римом, — ответил Марцелл.
Александр даже подскочил на месте.
— Как, разве не он?..
— Архитектор дядиных войн? — уточнил племянник Цезаря. — Это так, но кто-то же должен присматривать за Сенатом.
— В Египте Агриппа был вместе с Октавианом, — заметила я.
— Как и все, кто желал прославиться. Теперь они ходят в toga pretexta и называют себя сенаторами.
Меня изумляла готовность Марцелла отправиться вместе с пятью легионами на войну, с которой он мог уже не вернуться. Слушая, как восторженно звенит его голос, я думала обо всех опасностях, подстерегающих солдата, о непроходимых чащобах, где ловко скрываются галлы с особой раскраской на лицах. Конечно, Исида не столь жестока, чтобы покинуть такого юного, подающего такие надежды… С другой стороны, оставила же она Птолемея и Цезариона. А когда у подножия статуи Цезаря убивали Антилла, когда лишились царства мои родители, проиграв его хлипкому человечку, где тогда пребывала Исида?
На следующее утро плакали все. Юлия просто рыдала, вцепившись в Марцелла. Он что-то шептал ей на ухо, ласково утирая слезы со щек. А потом подошел ко мне, но не стал ничего шептать. К собственному стыду, я ужасно боялась, что он больше не вернется, но и расплакаться, как ребенок, себе не позволила.
— Что, ни единой слезинки? — осведомился Юба. — Он ведь едет сражаться с грозными галлами и кантабрийцами.
— Исида за ним присмотрит, — твердо ответила я.
— Пусть лучше перенесет нас на крыльях в Галлию! — рассмеялся Тиберий. — Тогда не пришлось бы думать о варварах, что прячутся на деревьях по всей дороге.
— Довольно! — оборвала его Ливия, и мне впервые захотелось ее поблагодарить.
Когда Марцелл вскочил на своего любимого коня, под любопытным взглядом Юбы у меня защипало глаза. Марсово поле наполнялось зрителями; они ликовали, ожидая, когда солдаты тронутся в поход, чтобы усеять их путь ветками лавра.
Я стояла достаточно близко, чтобы услышать, как Ливия шепчет сыну:
— Я буду в повозке. В случае чего ты знаешь, что делать.
— Само собой, — процедил тот.
— И не вздумай глупить, подставляясь под стрелы и копья, предназначенные Марцеллу. Если богам угодно, чтобы он умер, не противься их воле.
В это мгновение Тиберий заметил, что я подслушиваю, и мне пришлось отвести глаза.
А Ливия направилась к Октавии, чтобы по-родственному поцеловать ее на прощание.
— Безопасного вам пути, — проговорила та дрогнувшим голосом.
Супруга Цезаря улыбнулась.
— Не беспокойся из-за Марцелла. Он справится. Ну и конечно, я присмотрю за ним, как за родным ребенком.
Я собиралась ей возразить, но тут Октавия вновь зарыдала. Марцелл из седла наклонился к ней и протянул льняную тряпицу.
— Не волнуйся, мама. Подумаешь, один короткий поход — и все.
Она прижала тряпицу к носу и закивала так, словно верит его словам. Наконец легионы тронулись в путь. Брат обнял меня за талию.
— Он вернется.
— Откуда ты знаешь?
— Парня готовили Юба с Агриппой.
И правда: человек, спасший Галлию и меня от смерти, защитит и Марцелла.
Я посмотрела на нумидийца, который тоже вскочил в седло. Женщины громко свистели ему вослед и задирали туники повыше коленок — должно быть, в толпе были продажные девки.
— Что они в нем нашли? — вырвалось у меня.
— Видный мужчина, — сказал Александр. И в ответ на мой удивленный взгляд прибавил: — Тебе Юба, может, и не по вкусу, а римлянки полагают иначе.
Нет, кое-что привлекательное в нем было. Густые длинные волосы, иссиня-черные, под цвет глаз. Заметив его мускулистые бедра, обнажившиеся во время скачки, я предположила, что и грудь, наверное, сложена не хуже. Но нумидийцу недоставало того счастливого смеха, которым смеялся Марцелл. Никто на земле не сравнится с Марцеллом. Я поморгала, чтобы отогнать душившие слезы, и Александр похлопал меня по плечу.
— Август не хочет, чтобы с ним что-нибудь случилось. Марцелл не увидит вблизи ни единой серьезной битвы. Вот только нам будет одиноко в школе, — прибавил он понимающим тоном.
— И в цирке. И в триклинии.
— По крайней мере, Юлия с тобой.
Она стала моим единственным утешением в те долгие месяцы до сатурналий, когда ничто не указывало на то, что солдаты вернутся в Рим. Мы бродили по праздничным рынкам в обществе Галлии и семи преторианцев, но это было совсем не то без жизнерадостной болтовни Марцелла, без его прекрасного лица.
— Когда он вернется, — проговорила Юлия, остановившись у широкого прилавка с париками, — я сделаюсь белокурой.
— Что? — усмехнулась я. — Словно какая-то блудница?
— Нет, словно Галлия! Смотри, ведь она красавица.
— Все потому, что у меня голубые глаза и бледная кожа, — пояснила та. — Ты — римлянка, тебе от природы положены черные волосы.
Девушка тут же капризно надула губы.
— Тогда как мне его удивить?
Я бросила взгляд в зеркало, висевшее над головой владельца лавки, и попыталась представить себя с золотыми локонами. Локонами, отрезанными у какой-нибудь пленной рабыни… В животе неприятно заныло. «Да ведь Марцелл не ко мне вернется, а к Юлии, — строго напомнила я себе. — Если вернется». Однако не удержалась от легкого злорадства: уж мне-то не нужен парик, чтобы удивить Марцелла. Театр уже начали возводить возле портика Октавии. Перебирая различные варианты, я предложила Витрувию сделать что-нибудь в духе Большого цирка: три яруса арок, облицованных белым травертином, а сверху — колонны коринфского типа. Наставник позволил мне нарисовать все мозаики, все важные фризы внутри… Бездумно взяв в руки какую-то статуэтку, я улыбнулась.