Так логика конфронтации в Холодной войне превратила Афганистан в еще один полигон соперничества между СССР и США за «третий мир». Столкновение с США и их союзниками шло по нарастающей. Вскоре Политбюро пришлось принять специальное постановление «О противодействии планам расширения военного присутствия США в районе Ближнего и Среднего Востока и Индийского океана». При этом пришлось отбиваться от возобновившихся старых — «абсолютно беспочвенных» (по документу) обвинений Советского Союза в стремлении к «теплым морям» — Персидскому заливу и Индийскому океану, нефтеносным районам Ближнего и Среднего Востока{804}.
Вторжение в Афганистан началось с физического уничтожения президента страны X. Амина, призвавшего советские войска на помощь и неожиданно для себя оказавшегося мишенью для пуль и гранат ворвавшихся ночью в его дворец бойцов знаменитой группы «Альфа». Очередным правителем страны стал давний агент КГБ Б. Кармаль{805}.
Специальным пунктом постановления Политбюро «О пропагандистском обеспечении нашей акции в отношении Афганистана» предусматривалось «подчеркивать, что СССР не имел и не имеет никакого отношения к изменениям в руководстве Афганистана»{806}. Этим же постановлением советским послам в капиталистических странах предписывалось сообщить местным коммунистам, что в ответ на коварные замыслы внешних врагов — Пакистана, Ирана, Китая, не говоря уж о США, «в Афганистане нашлись силы, которые… решительно поднялись против режима X. Амина, устранили его от власти и создали новые органы руководства партией и страной»{807}.
При заключении пакта с Германией был скрыт от общественности одиозный секретный протокол, теперь — что тайно посланный из Москвы штурмовой отряд расчистил путь к власти советскому ставленнику.
Решение направить в эту центральноазиатскую страну «необходимый контингент Советской Армии»{808} (тиражируемая по всему миру официальная версия о вводе в Афганистан «ограниченного контингента» предназначалась для непосвященных в партийно-государственные замыслы) было принято в момент, который, судя по многим признакам, представлялся кремлевскому руководству звездным часом советского глобализма.
Вскоре было объявлено о существовании военно-стратегического паритета «между миром социализма и миром капитализма», охарактеризованного на пленуме ЦК КПСС как «завоевание принципиального, исторического значения»{809}. Формула паритета лишь слегка прикрывала военно-стратегическую доктрину СССР — не уступать по военной мощи любой комбинации противостоящих ему государств. Включая не только США и другие страны НАТО, но и Японию и даже социалистический Китай (время советско- китайской вражды, растянувшейся на два десятка лет). Ни одна страна в прошлом не ставила перед собой столь амбициозную и, как показала практика, самоубийственную задачу — быть равным, а то и превосходить в военном отношении все остальные страны мира, вместе взятые.
В условиях эйфории по поводу военно-силовых и, как представлялось, политических возможностей Советского Союза, глобальные контуры афганской акции нашли публичное отражение. Правительственная газета «Известия» опубликовала комментарий к брежневскому заявлению об ответственности США за возникший международный кризис — статью своего обозревателя А.Е. Бовина «Сеющие ветер»{810}. Внимание читателей не могло не привлечь содержащееся в ней суровое предупреждение по адресу США и Китая, спешивших улучшить взаимные отношения. Предупреждение о том, что «любая совместная американо-китайская операция» (формулировка из совместного американо-китайского коммюнике, принятого в Пекине по итогам обсуждения афганского вопроса), была бы ничем иным, как их «совместным самоубийством»{811}. Больше всего досталось США, которые, писала газета, «привыкли к безнаказанности». Называя американскую реакцию на советское вторжение в Афганистан «крайне безответственной, спекулятивной и демагогической», газета предупреждала: «В общем, пора бы Соединенным Штатам научиться держаться поскромнее. Так будет лучше и для самой Америки, и для всего мира»{812}.
Позже автору воинственной статьи пришлось бить отбой. В десятую годовщину советского вторжения в Афганистан Бовин писал, что у него «нет информации о том, чем конкретно (?!) руководствовалось Политбюро ЦК КПСС, принимавшее такое решение»{813}. Чьим же тогда указаниям следовал Бовин, когда всеми правдами и неправдами оправдывал ввод войск в Афганистан? Более чем сомнительно, что угрозы газеты по адресу США и Китая были творчеством «свободного художника»[66]. Позже, в изданном сборнике газетных публикаций Бовина, многозначительная фраза о «совместном самоубийстве» США и Китая из текста статьи исчезла{814}.
Были и другие публичные свидетельства того, что афганская акция имела дальний геополитический прицел. Так, в начале апреля 1980 г. по итогам переговоров с министром иностранных дел СССР А.А. Громыко премьер-министр Индии И. Ганди выступила с заявлением, что «советская роль в Афганистане должна рассматриваться в контексте того, что Соединенные Штаты и Китай все больше и больше сближаются… В такой обстановке Советский Союз был вынужден пойти на принятие соответствующих мер»{815}.
За массированной пропагандистской кампанией с очевидной целью оправдать в глазах советской общественности интервенционистскую акцию последовало партийное постановление, зафиксировавшее опасные замыслы руководства СССР. Июньский 1980 г. пленум ЦК КПСС, охарактеризовав «партнерство» США и Китая как «новое опасное явление в мировой политике, опасное для всего человечества»{816}, тем самым подтвердил линию на конфронтацию и с США, и с Китаем.
По-видимому, с точки зрения советского руководства военная акция в Афганистане открывала заманчивые перспективы для дальнейшей дестабилизации стратегической ситуации в регионе, где нефтяной кризис 1973 г. и исламская революция 1979 г. в Иране уже подготовили, как могло показаться, почву для изменения старого порядка вещей на всем Ближнем и Среднем Востоке. По-другому трудно интерпретировать доклад А.И. Брежнева наXXVI съезде КПСС в феврале 1981 г. С одной стороны, докладчик утверждал, что советская акция явилась ответом на «настоящую необъявленную войну» империализма против афганской революции, создавшую «прямую угрозу и безопасности нашей южной границы»{817}. С другой, подчеркивалась, — что и выдавало широту намерений инициаторов вторжения в Афганистан, — готовность, «чтобы вопросы, связанные с Афганистаном, были обсуждены в увязке с вопросами безопасности Персидского залива»{818}. И это задолго до «броска на юг» Жириновского. Но и не без связи с советскими планами экспансии в южном направлении времен Второй мировой войны.
Смена высшего партийно-государственного руководства страны и приход к власти М.С. Горбачева на первых порах не внесли заметных изменений в советскую внешнюю политику. В конце 1986 г., за три года до вывода советских войск из Афганистана, на Политбюро ЦК внешнеполитические вопросы все еще обсуждались под углом «глобального противоборства»{819}.
Таков был императив Холодной войны, ставшей прямым продолжением всеобщих конфликтов минувшего столетия. Как было показано в предыдущей главе, генезис Холодной войны, равно как и ее последствия прямо соотносятся с геополитическим курсом, взятым сталинским Советским Союзом в результате заключенного в августе 1939 г. пакта с нацистской Германией. Определенная историческая закономерность проявилась в том, что Вторая мировая война, устранив конфликт между фашизмом и демократией, в то же время вывела на первый план противоречия между советским социализмом и западной демократией.
Такое понимание хода истории в XX веке — в том фундаментальном факте, что Холодная война (в ее распространенной трактовке) развернулась вслед за окончанием Второй мировой войны, а пришла к концу с распадом Советской империи.
Вторая мировая война началась и в дальнейшем во многом обнаруживала себя как противостояние демократии и тоталитаризма — по линии главного общественно-политического водораздела XX века. Сущностью Холодной войны также стало столь же непримиримое противостояние, на этот раз между капиталистическим Западом и социалистическим Востоком. Притупившиеся было в войне против нацизма противоречия между советским коммуно-социализмом и западным либерализмом продолжились по окончании войны в открытой форме. Наступила решающая фаза запрограммированной историей борьбы двух систем, предвиденная основателем советского государства Лениным, полагавшим «немыслимым» их длительное сосуществование. Это было столкновение двух линий в мировой политике, дающих взаимоисключающие ответы на перспективы мира. Для послевоенного сталинизма было характерно стремление приостановить, а затем и обратить вспять зародившийся в борьбе с мировым фашизмом процесс формирования новых жизненных и общественно-политических стандартов в Советском Союзе и в его отношениях с окружающим миром{820}.