На следующий день, 22 сентября, я еду в Рязань. Еду в тяжелейшем настроении. К счастью, приехав более ранним поездом, чем меня ждали, избежала встречи меня на вокзале Наташей Радугиной с нашим одним общим знакомым - Николаем Павловичем, да еще с букетом цветов, как они собирались. Не до цветов...
Перешагивать порог квартиры, где, быть может, мне одной, лишь со старушками, предстоит доживать и свою старость - что-то подобно вхождению в свой собственный склеп.
Мое отчаяние вылилось в жестокие слова, обращенные к маме:
- Зачем вы пережили мое счастье?
Немного успокоившись, сказала ей, что повторилась история 64-го года.
Мама записала об этом дне:
"...во вторник 22-го часа в 4 Наташин дверной звонок- передо мной исхудавшая дочурка с перекошенным от нервности лицом... Когда она сказала, как-то сразу выпаливши: "Повторился 64-й год", мне вспомнилось, как в 56-м году, встретившись после ссылки с Саней в Торфопродукте, - она, едва переступив порог, выпалила: "Я вышла замуж за Саню. Это что-то свыше... Это от неба... Это навечно..."
Я была огорошена. Ко всему я была готова; тяжелые дни в Борзовке настраивали меня ко всему, к самой большой трагедии, и все-таки все это было оглушительным ударом.
Она сразу увидела, как я сникла от "приятных новостей", и сейчас же дала мне проглотить пилюльку седуксена.
Я сказала маме, что не обедала, просила покормить меня. Через некоторое время пришла Наташа Радугина. Но мне тяжело ее видеть: она бы тоже смогла так заставить страдать! Я ни слова не говорила с ней, а только играла на рояле без перерыва одну вещь за другой...
Наташа спросила меня, хочу ли я, чтобы к нам пришел Николай Павлович вместе со своим двоюродным братом - музыкантом-теоретиком, преподавателем консерватории? Пожалуй, да. Надо пытаться жить иначе! Пусть будет общество, пусть будут люди, и я - сама по себе, а не просто бледная тень своего знаменитого мужа!
Вечером на следующий день в нашей квартире звучала музыка. Играли отдельно каждый: тот музыкант и я, а потом - прямо с листа - фортепианные дуэты на двух инструментах.
Потом я прочла гостям свою главу "Признание".
Какой-то вспышкой ощутила я этот вечер; какой-то надеждой осветилось будущее - надеждой на возможность новой жизни.
Этот вечер записан и у мамы: "К вечеру собрались все. После чая занялись музыкой. Играл музыкант... Дальше играла Наташа - сыграла два этюда Шопена. А затем они играли на двух роялях... Сыгранности, конечно, полной не было, но в общем производили впечатление. Наташа оживилась, как-то похорошела, посвежела... И после их ухода сказала: "Это то, что мне нужно. Это то, о чем я мечтаю. Это - вознаграждение за долгие месяцы, тяжелые месяцы..." После их ухода она со мной разоткровенничалась. Так близка она со мной никогда не была: ведь она очень скрытная. Все его поведение: резкое, доходящее до жестокости... все объяснялось. Появилась еще одна Наташа (это - третья в его жизни) - ей 29 лет. Она печатает его вещи. И Саня предлагает моей Наташе остава-ться жить с ним. Он плачет. Стал к Наташе мягким. Говорит, что все от нее зависит. Мне Наташа сказала: "Мама, окончательного решения нет. Все зависит от меня. Но если бы ты знала, как мне тяжело делать для него что-нибудь по быту. И, с другой стороны, он какой-то жалкий. Приехала я как-то из Москвы. Все запущено. Кругом пыль, беспорядок". Моя Наташа мечется. Ей везде тяжело жить: и в Рязани, и в Борзовке, и в "Сеславине". Она мечется по Москве: у нее много друзей, которые вместе с ней плачут. Говорит, что есть у нее и самостоятельный угол".
Пробуждение на следующее утро, как и во всякое утро после 5 сентября, началось с ощущения ноющей боли, нестерпимой боли, сжимавшей сердце. Что это? Ах, да... И все снова навалилось своей страшной реальностью. ...Настанет ли для меня когда-нибудь утро, когда можно будет проснуться и порадоваться тому, что живешь?.. Не хочется пробуждаться, не хочется жить, нет сил страдать...
Позавтракав, стала готовиться к поездке в Москву. Попросила у мамы взять с собой фотографии Сережи и Бори, когда-то дорогих мне мальчиков. Вот за кого я несу расплату! А еще положила с собой две цилиндрические коробочки из-под витаминов. В каждой из них было по три пачки мединала, в каждой пачке - шесть таблеток. Если все выпить - смерть придет, не обманет! Может быть, не останется другого выхода... С верхних пачек я сняла наружную обертку, чтобы не обнаружилось содержимое.
Сложила пришедшую на имя Александра Исаевича корреспонденцию в два конверта: "Почта старая", "Почта новая".
Перепечатала на машинке несколько Саниных писем, особенно мне дорогих, в том числе его "Консуэло", написанное осенью 64-го года и ко мне обращенное: "...Отгремел наш кризис февраля-апреля, и, не удивляйся, меня он убедил еще больше прежнего, что никто-никто, как ты, не может быть предан мне. Никто не может жить моими интересами так, как ты. И ни с кем никогда мне не могло бы быть так просто, так естественно, так легко, как с тобой...
Не из пафоса, а потому что это так и есть: ничего уже, кроме смерти, не может нас, Джеммочка, разлучить.
Но пусть она будет не скоро".
...Потом был тост: "До гроба вместе!". Это уже в этом году. И вот на поверку... врозь. Нет, этого не должно быть!
Мама записала: "В день отъезда она сказала: "Сейчас я буду жить разумом. С ума я не сойду. Развода я ему не дам". Но так говорится. Вот она уехала. А кто ее там ждет? Кто ее обласкает? Бедная, бедная моя девочка! Столько лет отдала бескорыстно своему чувству. Ни с чем не считалась... И принимается все как должное. "Мир ждет от меня..." только и слышишь от него..."
Мама права. Во мне снова поднялся протест. Когда ехала в поезде, явственно слышала внутренний свой голос: "Не отдам!" А разумом понимала, что так нельзя, что надо что-то принять, с чем-то примириться. Ночую в Москве на этот раз у Татьяны Васильевны. Прошу ее помочь мне смягчиться. Это необходимо! Послезавтра я должна увидеться в "Сеславине" с Саней. Я не должна быть нетерпимой!
25 сентября, в холодный пасмурный день, около 11 часов утра, я приехала в "Сеславино". К моему удивлению, увидела возле флигеля нашего... "Дениса". Значит, муж приехал раньше времени?.. Но флигель оказался закрытым. Сани дома нет. На его столе я нашла записку мне:
"24.09. Я приехал сегодня, потому что мне стало холодно, прости.
Очень жалею, что тебя не застал.
Если тебя не будет поездом 19.09 - уеду в Москву, чтоб завтра вернуться ДНЕМ, как договорились на завтра. Не планируй завтра вечером уезжать - проведем... тихий, спокойный вечерок. Всю субботу я тоже ЗДЕСЬ (м[ожет] б[ыть] будет мастер, машина не в порядке и чинить надо на яме, в гараже). В воскресенье вообще бы надо ехать на правление, хотя уже известен ОТКАЗ. Но при плохой погоде не поеду.
Сейчас у меня был участковый МИЛИЦИОНЕР-проверял паспорт, где живу постоянно, и т. д.
Целую тебя!
Ты не ешь ничего! пожалуйста, ешь! За окном молоко, в новом киноящике за стеной (снаружи) арбуз, чудесные яблоки, помидоры.
Грушу ешь!.."
В личном плане эта записка, начиная с ласкового обращения, принесла мне некоторое успокоение. Но... милиционер?..
Я пошла в "большой дом", где от сторожихи Зои услышала, что милиционер приезжал на милицейской машине, что был он не один, что их было четверо...
Сначала занялась хозяйством, даже сварила борщ. Но тревога нарастала. Подумала об архиве, о папках - тех папках, которые я еще не успела использовать для своей работы. Рисковать нельзя!
Забираю все еще не использованные папки и... на электричку. Сошла не на Белорусском вокзале, а раньше, взяла такси и отвезла папки в надежное место (ключ от квартиры у меня был; что хозяйка отсутствовала - мне не помешало). На том же самом такси - назад! А тут сразу подкатила обратная электричка. В вагонах пусто. Перехожу из одного в другой, на всякий случай приглядываюсь, не с этой ли электричкой едет мой муж. Так и оказалось. В первый миг удивился. Объяснила. Уж не поторопилась ли я с папками?.. Не излишняя ли предосторожность?.. Но в общем он со мной приветлив, даже нежен. В тот день он побывал у Сусанны Лазаревны, с которой у него был серьезный разговор.
Вернувшись в "Сеславино", мы, однако, постепенно отошли от дружелюбного тона. Получив от меня письма, рассортированные на "почту старую" и "почту новую", муж прочел все письма, которые были во втором конверте (Обычная участь залежавшихся писем: новые их перебивали!) А потом попросил меня разложить их по папкам.
- Так, значит, тебе нужно, чтобы я это делала? Я не хочу делать ничего такого, что ты считаешь незначительным... Что у меня папки в полном порядке - этого ты не ценишь! не замечаешь!
- Вот там - архив! И он тоже в порядке! - парировал Александр Исаевич.
Я не удержалась от гнева и упреков. Чего только не было сказано друг другу! Мне даже трудно восстановить последовательно все то, что говорилось, что происходило... Помню, что обвинила мужа в том, что он фактически сделал из меня экономку, на что услышала в ответ: