— Вы должны ухаживанием своим завоевать мою любовь. Я даю вам две недели, за это время вам надлежит всеми приличествующими способами завоевать мое сердце. И не смейте говорить мне про деньги, — с видом оскорбленной добродетели завершила она свою речь.
И вот потянулись томительные две недели. Уподобившись куртуазному воздыхателю, Казанова каждый день являлся к Шарпийон, дарил ей дорогие подарки, говорил комплименты и исполнял все ее повеления. Куртизанка держала себя скромно, иногда дозволяла целовать руку и большей частью развлекала гостя тем, что усаживала его играть с тетушками в карты, причем последние неизменно выигрывали. При этом Соблазнитель вспоминал об имевшихся у него расписках, и ему неизменно хотелось отнести их в полицию. Но понимая, что подобный поступок навсегда рассорит его с Шарпийон, он молчал, в то время как сердце его преисполнялось великой злостью к трем отвратительным мегерам.
Наконец «испытательный срок» был завершен и Казанова мягко, но решительно потребовал расплаты, дерзнув даже намекнуть маменьке Шарпийон на уже полученные ею сто гиней. Матрона скривилась и велела ему приходить вечером. Окрыленный Казанова едва дождался урочного часа и ровно в указанное время уже звонил в дверь заветного дома. Его впустили, девица провела его в комнату, где стояла единственная кушетка, и принялась методично гасить свечи. Готовый смириться с не слишком удобным ложем, Казанова не собирался лишать себя удовольствия любоваться восхитительным телом Шарпийон и попытался воспрепятствовать ей. В ответ последовала реплика: «Или в темноте, или никак». Смирившись и с этим условием, Казанова разделся и лег на кушетку. Погасив все свечи, красавица, судя по шелесту платья, тоже начала раздеваться. Когда же наконец девица легла в постель, Казанова обнаружил, что она облачена в длинную плотную рубашку и вдобавок лежит, свернувшись калачиком, опустив голову и поджав ноги. И никакие просьбы, никакие уговоры и ласки не смогли заставить ее принять иную позу. Она лежала молча, не удостаивая своего кавалера даже ответом. Соблазнитель постепенно свирепел. Он попытался силой развернуть девицу, даже схватил ее за шею, но она молчала и, кроме дыхания, не проявляла никаких признаков жизни. Не выдержав подобной пытки, разъяренный венецианец разорвал у нее на спине рубашку и впился ногтями в нежное тело куртизанки. Но и тут она не издала ни звука и не переменила позы. Промучившись три часа, вконец озверевший Соблазнитель кое-как оделся в темноте, выскочил из комнаты, разбудил служанку, приказал ей отпереть входную дверь, ударом ноги распахнул ее и выскочил на улицу. Ему было плохо.
На следующий день он обнаружил, что желудок его отказывается принимать пищу. При виде еды ему становилось дурно. Запершись у себя в спальне, он проклинал тот день, когда дьявол свел его с Шарпийон, проклинал Лондон и чопорных английских девиц с бесчувственными сердцами, проклинал страну, где нельзя безнаказанно побить куртизанку, и гнусных мегер, опекавших девицу и помогавших ей вытягивать деньги из почитателей ее красоты. Более недели Казанова просидел дома, никого не принимая и не читая писем. Когда же гнев его начал понемногу утихать, он решил ознакомиться с письмами. Таковых оказалось немного, зато записочек от Шарпийон и ее церберов — целая гора. Сначала тон их был исключительно возмущенный. Маменька и тетушки обвиняли Казанову в избиении их дочери и племянницы и утверждали, что несчастная лежит при смерти. Постепенно гнев стихал, уступая место робким оправданиям. Наконец, сама Шарпийон дерзнула написать, что она горько раскаивается в содеянном и умоляет простить ее. Поведение свое она объясняла исключительно минутным капризом и, чувствуя свою вину, обещала постараться загладить ее. Повинная Шарпийон вновь разбередила душу Соблазнителя, пробудила в нем желания. Тут, словно по волшебству, появился Гудар, прекрасно осведомленный обо всем, что произошло между Шарпийон и ее незадачливым поклонником. С собой Авантюрист приволок кресло, снабженное потайным механизмом. Садясь в это кресло, женщина (предназначалось сие изобретение именно для прекрасного пола) автоматически приводила в действие скрытую пружину, спинка откидывалась, выбрасывались вмонтированные в ручки и сиденье захваты, и жертва оказывалась лежащей на спине; отбиваться она, разумеется, не могла, ибо руки и расставленные ноги ее были плотно прижаты захватами к креслу. Продемонстрировав работу механизма на Казанове, Гудар предложил ему купить кресло и с его помощью овладеть коварной Шарпийон. Соблазн был велик, однако любое предложение, исходившее от Гудара, вызывало у Казановы подозрение, и он, несмотря на уговоры, от покупки отказался.
Следом за Гударом явилась сама Шарпийон. Рыдая, она просила прощения, выставляя напоказ синяки и царапины, якобы сделанные Казановой в ту ночь, когда ее каприз помешал ей удовлетворить страсть венецианского воздыхателя. Подобно кролику, завороженному мертвящим взглядом удава, Соблазнитель взирал на роскошное тело, покрытое синяками, и яд желания вновь разливался по его жилам. Не будь он столь возбужден зрелищем обнажаемых один за другим участков тела Шарпийон, он, вероятно, задумался бы, отчего спустя почти две недели синяки и царапины на ее теле выглядели совершенно свежими. Убедившись, что сладострастный воздыхатель вновь в ее власти, куртизанка перешла к делу. Она предложила ему последовать примеру Морозини и снять для нее домик, где она станет жить одна, без родственников. Но будучи несовершеннолетней и не имея права распоряжаться собой, часть своего содержания ей придется выдавать матушке, а значит, определяя его сумму, он должен помнить об этом. Иначе матушка ее явится и заберет ее к себе. Возбужденный и одновременно растроганный Казанова согласился и, призвав Гудара, поручил ему снять для него небольшой домик на окраине города, что тот и сделал незамедлительно.
Желая обезопасить себя от суровых английских законов, Казанова решил заключить договор о «найме Шарпийон» не с самой девицей, а с ее матушкой. Та тотчас потребовала у него сто гиней, утверждая, что он задолжал ей их за ту ночь, которую он провел с ее дочерью. Получив деньги, мегера дозволила дочери собрать вещи и отбыть в фиакре вместе с Казановой к новому местожительству.
Весь день Соблазнитель провел вместе с Шарпийон; девица была сама кротость, сама ласка, сама доброта, и к вечеру он окончательно уверился, что сегодняшняя ночь пройдет восхитительно. Однако когда влюбленные легли в постель, Шарпийон, потупив взор, заявила, что из-за причин вполне естественных она сегодня не может подарить Казанове свою любовь. Возразить воздыхателю было нечего, и он, отвернувшись, уснул беспокойным сном. Проснувшись рано утром, он решил убедиться, не стал ли он вновь жертвой обмана дерзкой куртизанки; предчувствие его не обмануло. Разъяренный, он влепил сонной Шарпийон пощечину и попытался овладеть ею. Та стала сопротивляться, и Казанова, мгновенно позабыв о своем вожделении, надавал ей оплеух, собрал свои вещи и, прихватив с собой ее чемодан с платьями, уехал домой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});