— Госпожа герцогиня, — сказал он с поклоном, — я принес вам лилию; она почти готова; недостает лишь капельки росы, но для нее нужен бриллиант в двести тысяч экю, который вы обещали мне дать.
— Ну, а как твоя Коломба? — вместо ответа спросила герцогиня.
— Если вы изволите говорить о мадмуазель д’Эстурвиль, сударыня, я готов на коленях умолять вас: не произносите больше при мне этого имени! — мрачно ответил Асканио. — Заклинаю вас всем святым — не будем никогда говорить о ней!
— Что это? Вы, кажется, раздосадованы? — воскликнула герцогиня, не спуская с Асканио своего проницательного взора.
— Каковы бы ни были мои чувства, сударыня, я отказываюсь беседовать с вами об этом даже под угрозой вашей немилости. Я поклялся самому себе, что все воспоминания об этой особе навеки останутся погребенными в моей душе.
«Неужели я ошиблась и Асканио непричастен к этой истории? — подумала герцогиня. — Неужели девчонка сбежала с кем-то другим — неважно, по своему желанию она это сделала или нет, — и, расстроив мои честолюбивые замыслы, невольно послужила моей любви?»
Вслух же герцогиня прибавила:
— Хорошо, Асканио, вы просите меня не говорить о Коломбо, но о себе-то, по крайней мере, я могу говорить? Вы видите, я соглашаюсь на вашу просьбу, но, может быть, разговор обо мне окажется для вас еще более неприятным. Быть может…
— Простите, что я прерываю вас, госпожа герцогиня, — сказал Асканио, — но доброта, с какой вы согласились выполнить мою первую просьбу, дает мне смелость обратиться к вам со второй. Видите ли, хотя мои родители и благородные люди, но свое одинокое и безрадостное детство я провел в скромной мастерской золотых дел мастера. Из этого уединения я неожиданно попал в блестящее придворное общество, оказался замешанным в заговоре людей, вершащих судьбы королевства, нажил себе врагов среди сильных мира сего и стал соперником самого короля, да еще какого короля! Короля Франциска Первого, могущественнейшего из правителей всего христианского мира! Я сразу очутился в кругу знатнейших людей Франции. Я полюбил без надежды на взаимность милую девушку и пробудил к себе любовь знатной дамы, на которую не могу ответить. И кто же полюбил меня? Подумать только! Прекраснейшая, благороднейшая женщина в мире! Все это внесло смятение в мою душу, спутало мои представления о мире, подавило, ошеломило, уничтожило меня… Я борюсь, словно карлик, пробудившийся в царстве титанов. Мысли и чувства мои мешаются, я ничего не понимаю и брожу как потерянный, страшась окружающей меня жестокой ненависти, беспощадной любви, высокомерного тщеславия. О сударыня, умоляю вас, пощадите! Дайте мне собраться с духом, позвольте утопающему перевести дыхание, больному — прийти в себя после тяжкого потрясения. Надеюсь, время исцелит мою душу, внесет успокоение в мою жизнь. Время, только время! Умоляю вас, подождите и смотрите на меня сейчас просто как на художника, который пришел спросить, угодил ли он вам своей работой.
Герцогиня удивленно и недоверчиво глядела на Асканио. Она никак не ожидала, что этот юноша, почти ребенок, мог так возвышенно и вместе с тем так серьезно и ясно выражать свои мысли. Ей пришлось повиноваться; она заговорила о лилии, похвалила Асканио, дала ему кое-какие советы и обещала в скором времени прислать крупный бриллиант. Юноша поблагодарил герцогиню и откланялся, всячески стараясь выказать свою признательность и почтение.
«Неужели это Асканио? — думала герцогиня, глядя ему вслед. — Он кажется постаревшим лет на десять. Откуда у него эта серьезность, чуть ли не значительность? Страдания тому причиной или счастье? Искренен ли он или его подучил этот проклятый Бенвенуто? Играет ли он хорошо заученную роль или действует по велению сердца?»
И Анна д’Этамп не выдержала. Несмотря на весь свой ум, герцогиня не совладала с тем лихорадочным волнением, какое овладевало всеми, кому приходилось бороться с Бенвенуто Челлини. Она приставила к Асканио шпионов, которые должны были следить за каждым его шагом, но это ни к чему не привело. Тогда она посоветовала графу д’Орбеку и прево еще раз нагрянуть с обыском в Нельский замок.
Они повиновались. Однако Бенвенуто, хотя ему и помешали работать, принял их еще радушнее, чем в первый раз господина д’Эстурвиля. Видя, как учтиво и уверенно он держится, можно было подумать, что в этом обыске для него нет ничего оскорбительного. Он дружелюбно рассказал графу д’Орбеку о засаде, в которую он попал несколько дней назад, когда возвращался от него с золотом; именно в тот день, подчеркнул художник, и исчезла мадмуазель д’Эстурвиль. Он снова предложил посетителям сопровождать их по замку и, таким образом, помочь д’Эстурвилю восстановить его отеческие права, которые Бенвенуто свято чтил. Радушный хозяин был очень рад, что гости застали его дома и что он может достойно их принять. Приди они часа на два позже, он уже уехал бы в Роморантен, куда благосклонно был приглашен Франциском I, чтобы вместе с другими художниками отправиться навстречу Карлу V.
В самом деле, политические события развертывались так же быстро, как наша скромная история.
Успокоенный официальным обещанием своего соперника и тайным советом герцогини д’Этамп, Карл V находился уже в нескольких днях пути от Парижа. Для его встречи была назначена депутация, и, придя в Нельский замок, прево и д’Орбек действительно застали Бенвенуто в дорожном платье.
— Раз он едет вместе с эскортом, то, очевидно, Коломбу похитил не он и нам тут делать нечего, — тихо сказал д’Орбек.
— Я вам говорил это еще по дороге сюда, — ответил прево.
И все-таки, желая раз и навсегда покончить с этим делом, они занялись самым тщательным осмотром замка. Сначала Бенвенуто сопровождал их, но, видя, что обыск затягивается, попросил разрешения удалиться: дело в том, что через полчаса он должен ехать, а перед отъездом нужно отдать кое-какие распоряжения подмастерьям, чтобы к его возвращению все было готово для отливки Юпитера.
Действительно, Бенвенуто отправился в мастерскую, раздал подмастерьям работу и попросил их во всем слушаться Асканио, потом он шепнул Асканио что-то по-итальянски, простился со всеми и собрался выйти во двор и сесть на коня, которого держал под уздцы Жан-Малыш.
Но тут к художнику подбежала Скоццоне и, отведя его в сторону, серьезно сказала:
— Послушайте, сударь, ваш отъезд ставит меня в очень тяжелое положение!
— Каким образом, дитя мое?
— Паголо влюбляется в меня все сильней и сильней…
— В самом деле?
— Он без конца твердит мне о своих чувствах.
— Ну, а ты?