долгое выматывание зверя, и когда кит устает, помощник наносит смертельный удар копьем. “Труба горит!” - кричит дозорный, когда левиафан извергает фонтан крови, и начинается настоящая работа. Обычно так и происходит. Но сегодня у нас была не обычная добыча, и каждый мужчина в лодке знал это. Мы шли навстречу неизвестности и чувствовали поселившийся в нас страх. Да, страх был всегда, но сегодняшнее чувство не шло ни в какое сравнение с предыдущими походами - оно было диким, первобытным, всепоглощающим.
С такого расстояния мы уже легко могли рассмотреть мёртвого кита. Даже накатывающие волны не могли скрыть от наших глаз эту исполинскую черную фигуру. Как и другие туши, эта перевернулась, замерла и начала источать в воздух убийственный запах... крови, ворвани и внутренностей. Но эти запахи заглушало гораздо более сильное зловоние. Все тот же едкий, отвратительный запах кожевенного завода, скотобойни и помойки. И этот запах не имел никакого отношения к мертвому левиафану. Это был запах самой твари: ее жизненная сила, тошнотворная и зловредная, кипела и бурлила, как смола в чане.
- Господь милосердный! - прохрипел один из парней. - Что за вонь?!
Да, запах стоял такой, что хотелось самому разбить себе нос. Более неестественного, отвратного запаха невозможно было себе представить.
Мы находились в десяти метрах от кита, и я мог рассмотреть его во всех подробностях. Это был гренландский кит, вне всяких сомнений. Я видел его огромные ноздри, округлую глянцевую спину и пятно цвета слоновой кости возле хвоста, говорившее о преклонном возрасте животного. Как и все остальные, она была жестоко изуродована. В некоторых местах подкожный жир был разрублен аж до позвоночника, а в некоторых ранах мог бы поместиться человек. Они словно были вырваны из тела кита гигантским ртом около трёх метров в диаметре. Море бурлило кровью и жиром, изорванные розовые петли внутренностей плавали прямо на поверхности воды. Размягченные куски плоти и органов подпрыгивали на волнах, как купола медуз.
И слизь...
Та же жирная бледная слизь лилась восковыми реками и обтекала наш киль. Огромные студенистые ленты свисали с весел, как мокрая, распаренная рыбья икра.
Я никогда, никогда раньше не испытывал жалости к левиафану. Он был для меня просто объектом охоты. Тем, из кого можно набрать жира, который потом превратится в звонкую монету. Но здесь и сейчас, полный ненависти и животного ужаса, я его жалел. Мне было искренне жаль это несчастное создание. Я впервые увидел его красоту, понял, что это такое, и понял, что никогда больше не смогу вонзить гарпун в его голову. Ибо в левиафане была красота. Обтекаемая, симметричная красота в том, что я когда-то считал всего лишь плавательным мешком с китовым жиром, который собирали гарпуном и крюками. Взмах ее плавников был поэзией, а движения хвоста - песней самого Бога. И это было кощунством - убить такое великое создание. С этой мыслью моя ненависть превратилась в раскаленные угли на сухом труте, наполняя все мое существо поднимающимся пламенем. Я ненавидел существо, которое жестоко убило эту красавицу, и жаждал его смерти.
- Гребите! Гребите! Гребите! - крикнул я, перекрывая рев волн и стоны гребцов. - Приведите нас к ней! Быстрее, ублюдки! Гребите ровно и сильно! Да, мы все ближе и ближе!
И чем ближе мы подходили и чем больше этой крови и слизи проплывали, тем сильнее становилась вонь. Кит возвышался перед нами, как остров, массивная гора качающейся плоти, которая была почти такой же длинной, как и сам "Призрак"; округлая спина поднималась почти на высоту фальшборта корабля. Ее выпотрошили, вскрыли, как наглядное пособие из анатомического театра, а то, что находилось внутри, разлетелось во все стороны. Некоторые участки тела были практически нетронутыми, лишь слегка испещрены царапинами. А в других плоть отсутствовала огромными кусками, и в ранах зиял оголённый позвоночник. На белеющем черепе я разглядел следы зубов неведомого чудовища. Сквозь бока прорывались обломанные рёбра, а из спины торчал заострённый позвоночник. Местами кит напоминал корабль, обнаженный до самого киля.
Это было настоящее зверство.
Как бы лицемерно это ни звучало со стороны человека, который зарабатывал на жизнь тем, что убивал китов, я уверен: это было зверство.
Запах этого неведомого зверя был так силен, что Хорнби вырвало за борт, а несколько других парней позеленели. Стоявшая вокруг вонь напоминала рвотный метановый запах болотных испарений. Зверя нигде не было видно, но мы знали, что он чертовски близко. Швайниг стоял на носу с гарпуном, не сводя пристального взгляда с туши кита и грязного моря. Я слышал, как матросы в других лодках ругались и всхлипывали; страх был так силен, что пот струился по их лицам.
Затем море вокруг туши завернулось в водовороте белой воды, и огромный труп китообразного начал двигаться и качаться, как будто оживал. Зловоние внезапно стало намного сильнее, и мои глаза наполнились слезами, сбегавшими по обожженному ветром лицу.
- Он идёт, - спокойно произнёс Швайниг, не поддающийся панике белых людей, как истинный индеец. - Он идёт.
Вода закрутила тушу в огромном водовороте, словно снизу кита засасывала какая-то гигантская воронка. А затем... затем из-за противоположной стороны кита поднялось одинокое щупальце. Белое, как трупная плоть, с неровными бугорками и шишками, и толстое, как бочка. Я не мог адекватно оценить его длину; я видел лишь то, что оно смогло легко обвиться вокруг пятидесятитонного кита, а то, к чему оно крепилось, всё ещё скрывалось под толщей воды. Оно поднималось все выше и выше, покачиваясь в воздухе, как кобра, вылезающая из корзины. Его нижняя сторона была усеяна сморщенными овалами, очень похожими на рты, которые были обрамлены веерами зубов длиной с доброе копьё голубого марлина. Это даже не зубы, а когти, - подумал я, но с учётом того, что присоски напоминали рты, я всё же склонялся к зубам.
Я услышал, как кто-то в другой лодке вскрикнул.
Дэ Камп в моей лодке не выдержал:
- О... это же огромный кальмар-монстр! Чертов великий пожиратель кораблей! Кракен!
Швайниг хмыкнул.
- Это не кальмар. Ни один человек никогда раньше не видел его. Он - нечто старое и древнее, как само море. Но его не должно больше существовать. Он должен быть давно мертв, он должен...
Это было все, что он успел сказать, потому что огромное гигантское щупальце свернулось и ударило с дикой, ослепительной яростью. Оно выскочило, как кошка-девятихвостка, с влажным щелкающим звуком, и эти зубы - или когти - на его нижней стороне ударили кита и выдолбили траншею из