Читать интересную книгу Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

— За Евдоксией! Мигом! — глухо приказал Матвей прислужницам, и одна из них сорвалась с места, бросилась прочь из терема.

— Убийца, — простонала под ним Ксения. — Убийца! Ты же клялся! Клялся!

Матвей смотрел на ее белое лицо, обрамленное черным платом, на ее прищуренные в ненависти глаза, на ее искривленный рот. Не было той милой девочки, что когда-то предстала перед ним в вотчине Калитина, затуманивая его разум. Не было той волшебной лады, что стояла подле него в церкви, принимая из его рук кольцо, беря себе его имя. Не было тех смешинок в глазах, того дивного света. Только неприязнь. Как всегда.

Он едва сдержал порыв ударить ее по лицу, стирая эту ненависть к нему, неприятие его, как своего господина. Он так желал, чтобы все ныне шло по-другому, чтобы она снова вернулась к нему, но другая, избавленная от морока этого, что туманил ей голову столько лет.

— Господин, — рядом опустилась на колени Евдоксия. В ее пальцах был пузырек из цветного стекла, один из тех, что Матвей сам подарил когда-то своей любезной, знатной травнице. Она кивнула ему, и он аккуратно, стараясь уберечь свои пальцы от зубов Ксении, разжал той рот. Евдоксия быстро накапала той в рот несколько капель, и спустя время его жена обмякла, на глаза опустились веки. Она ушла от них в край забвения, понял Матвей, а потом бережно поднял жену на руки, отнес в спаленку, где опустил на перины.

— Ежели кто слово пикнет о том, что тут было, голову сверну! — сурово произнес Северский перепуганным служанкам. — Приберитесь тут, да за боярыней следите в оба глаза. Приболела она.

Шагнул прочь из терема, замер в руднике, вцепившись в резной столб балясины обеими руками, борясь с желанием уткнуться в него лбом и завыть по-волчьи. Тихо вышла из терема ключница, плотно прикрывая за собой дверь, чтоб никто не расслышал ни слова из того, что она хотела сказать Северскому.

— Девки шепчутся, она погубить тебя хотела, — проговорила она, и по тому, как напряглись его плечи, поняла, что это правда. Жена, поднявшая руку на мужа, задумавшая столь худое действо… Наконец-то! — Теперь ты волен судить ее.

— Не будет суда, — качнул головой Матвей. — Ты же видишь, она в мороке.

— Этот морок зовется любовь, Матвей! Только ты того понять не желаешь. Никогда она не откроется тебе, как ему! Никогда не придет к тебе по своей воле! — прошипела она и не успела отшатнуться — боярин схватил ее пребольно за кисть руки, притянул к себе. — Можешь, сколь угодно бить меня, запирать в колодки, сечь плетями. Но правды тебе этим не стереть. Ты — никто для нее, а он — весь свет! И так будет!

— Она позабудет его! — прошептал яростно Матвей. — Все время стирает из разума. И это тоже.

— Не стереть маяту сердечную из памяти, — горько ответила Евдоксия. — Нам ли не знать то.

Боярин отпихнул от себя ключницу, злобно глянул на одну девок, что выглянула, желая поглядеть, что за шум в рундуке, приказывая взглядом той закрыть дверь терема, а потом снова отвернулся от Евдоксии, стал смотреть на двор, на дождь, что проливался тяжелыми каплями на землю, будто оплакивая кого.

— Когда за девкой боярской поедешь? — спросила Евдоксия, желая убедиться, что ее догадки верны, и что того, о чем она спрашивает, никогда не будет уже.

Еще в начале прошлого года пришла в голову Северскому (вернее, в голову ключницы, Матвей же только додумал остальное) взять в усадьбу другую, незаконную жену. Ксения так и не смогла зачать за эти несколько лет. Хоть бы понесла да выкинула хоть раз! Но нет — чрево ее было бесплодно, и видать, уже ничто не могло бы изменить того, никакие настои трав, что варила Евдоксия. Знать, худая баба попалась Северскому, будто в кару за любовь его отданную не ей, что была с ним уже более десятка лет, что принимала на себя многие грехи ради него!

Но жена женой, а наследника рода не было до сих пор у Матвея. А ведь уже более трех десятков лет по свету ходит! В его годы многие сыновей женят уже. Только вот не суждено, видать, Северскому наследников от жены его разлюбезной получить, как ни крути. И какие бы требы ни совершал боярин с женой, сколько ни просил Господа о сыне, чрево его жены пустовало. Потому-то и пришла в голову мысль взять в терем девку из обедневшего боярского рода, коих в округе хватало, особенно после голодной поры {4}. Она-то и должна была принести наследников для Северского, которые должны быть взращены как дети боярина и его жены.

Уже и девку подобрали, и с отцом ее, согласным, что дочь без венца в усадьбу Северского войдет, лишь бы тот серебра отсыпал довольно, по рукам ударили. Привезли бы ее в вотчину тайно да скрыли бы от глаз посторонних. А как принесла бы дитя, так за законного ребенка Северского и выдали бы. И куда бы тогда делась Ксения? Приняла бы замысел мужа, как миленькая. Раз ее можешь сама зачать и выносить, так хоть вырасти, прими, как своего, храня надежно тайну мужа. Да только прознала ранее срока о затее Матвея эта рыжая бестия — постельница Ксении, да рассказала той. Вот та и бросилась вон из вотчины, стремясь найти поддержку в семье, которой едва тайно не навязали приблудного в род.

— Не поедешь за девкой? — повторила Евдоксия. Она уже заранее знала ответ, а потому ничуть не удивилась, когда Матвей покачал головой.

— Не поеду. И дело не только в жене моей. Ты же ведаешь, что до Ильи гонец приезжал от Калитиных. Грамоту привез. Зря я тогда уехал в град, зря! Принесла им моя птица дивная вести худые, что руки им развязывают по договору нашему свадебному, вот они и едут под Рождество проведать что тут и как, истинны ли речи жены моей или нет.

— Она тебя выдаст тут же! — перепугалась ключница. А потом подумала, а может, и к добру то. Увезут родичи ненавистную ей боярыню, заберут обратно в род свой от мужа, разве худо? Правда, лишится тогда Северский части приданого, что та принесла, но ее-то уж не будет в усадьбе! Не оскудеет от того Матвей, а только выиграет.

Ибо, по рунам старинным, что раскладывала Евдоксия, всякий раз выходило, что смерть тот примет из девки этой глазастой. Из-за нее, проклятущей! Кто знает, вдруг Калитины, не стерпев, что Матвей договор свадебный нарушил да поколачивал Ксению без вины, едва не прибив совсем однажды, вызовут того биться. А ежели Матвей выйдет из того боя, то есть еще месть родовая.

— Не выдаст она. Скажет, что я прикажу, — ответил Северский. — На образах клялась.

— А ценой, видать, жизнь ляха была? — усмехнулась Евдоксия, хорошо зная норов и привычки боярина. Ведь сама была схожа с ним во всем. Может, оттого они и были подле друг друга столь долго, оттого и привлекали друг друга. — Вестимо так. Только вот проторговался ты, Юрьевич. Выдаст она тебя родичам и глазом не моргнет.

— Я клятвы своей не нарушал. Владомирова месть была, не моя. Все слышали о прелюбодействе жены его. В праве он был.

— Чем клялся-то? — поинтересовалась Евдоксия, вставая подле боярина, чтобы видеть его лицо, а не широкую спину, обтянутую шелковой тканью кафтана. Услышав ответ, фыркнула, не сумев удержаться. — Да уж! Я бы не дивилась, коли бы ты самолично ляха прирезал. Не ведает она тебя совсем, прошлого твоего не знает. Тебя не знает. Не будет тебе с ней ни лада, ни благости!

— А я попробую! — резко ответил ей Северский. — Доле я тебя слушал, ныне сам буду думу думать, что и как мне делать. Не забывай свое место, Евдоксишка! Ты роба. Роба! — Евдоксия опустила глаза в пол, признавая его правоту по поводу своей неволи. Только вот роба она была по сердцу, не по положению. Так, давно бы потравила бы да ушла бы, но сердце держит здесь, подле него, болит за него душа. Оттого она за ним. Оттого она роба его. — Ты сделаешь все, что прикажу тебе. А скажу я ныне то — на ноги ее поставь к Дожинкам {5}. Она должна подле меня на празднестве быть. Тихой и покорной. Я знаю, у тебя зелья всякие есть. Вот и уважь меня в решении моем, — а потом вдруг спросил после короткой паузы. — Может, и отвратные зелья у тебя есть, Евдоксия? — и, получив ее кивок несмелый, схватил ее за горло резко, прижал к стене терема. — Есть, значит? А меня опоить теми не пыталась?