Читать интересную книгу Новый мир. № 7, 2002 - Журнал «Новый мир»

Работа Эпштейна совсем не кажется сегодня бесперспективной. Более того, именно сегодня она имеет все шансы на успех. И успехи есть уже. И мы можем это видеть, читая и анализируя тексты проекта.

Повторю: для того чтобы слово жило, оно должно употребляться, и употребляться оно должно не только и не столько автором слова. Автор создает очень небольшой начальный импульс, и этого импульса почти никогда не хватает, чтобы слово вошло в язык, — язык-то ведь сопротивляется, он новое выталкивает, устраняет, он стремится к определенной оптимальности своего словарного запаса и динамически ее поддерживает. Место нового слова обычно занято не словом же, а словосочетанием. Вот его-то и надо победить. И победа придет только в том случае, если носители языка, которые используют это словосочетание, согласятся устранить его из своей речи и заменить одним новым словом. Это может случиться, а может — и нет. И чаще всего нет. Как англичане живут без слова «сутки»? Да нормально живут: day and night — и все дела.

Человек создает слово. Оно кажется ему необыкновенно удачным. Что с ним делать? Книгу-то с одним словом не издашь. Что же, ждать, пока слов этих накопится тыщи полторы, а потом издавать словарь? Да, может быть, я больше вообще ни одного не придумаю. Оказывается, выход есть. Очевидный, но сегодняшний — еще три-четыре года назад этого выхода не было. Человек создает рассылку. «Дар слова. Еженедельный лексикон Михаила Эпштейна» (http://subscribe.ru/catalog/linguistics.lexicon). И начинает рассылать свои новые слова тем, кто захотел подписаться. Согласно статистике рассылки, на сегодняшний день у нее 1300–1400 подписчиков, это не запредельно много, но это стойкие бойцы — их количество неизменно уже почти год.

Каждое новое слово приходит адресно. Это важно, потому что оно приходит письмом к человеку, которому это словотворчество интересно. Этот человек будет над новым словом думать или в любом случае примет его к сведению, а возможно, даже использует. Со мной было именно так. Я взял слово «журнет». Эпштейн так его объясняет: «журнет» (от франц. «jour» — день и англ. «net» — сеть) — сетевое периодическое издание, как правило, однопрофильное и многожанровое. Так, «Русский Журнал» и есть типичный журнет. Я принял это слово не без внутреннего сопротивления, я бы предпочел, чтобы оба корня восходили к одному языку — были либо английские, либо французские. Но, воспользовавшись этим новым для меня словом раз и два в частной переписке, я, возможно, включу его и в собственные публичные высказывания или тексты. Действительно, «журнет» — это сигнал еще и о том, что возникло новое явление, которое требует собственного наименования.

На примере «журнета» виден один из принципов, которые использует Эпштейн в своем словотворчестве. Это звукосмысловая близость уже существующим лексемам. Он не отрывается от существующей языковой ткани, а чуть-чуть, по возможности почти незаметно, приподнимается над ней. Человек, не знающий нового слова, его все равно поймет — поймет, может быть, не на все сто процентов, но слово не разрушит смысла высказывания. Слово не будет отвергнуто сразу, а наступит некоторое секундное замешательство, которое его оттенит и подчеркнет. И тогда оно, может быть, запомнится и плотно сядет в свою единственную языковую нишу. Новые слова Эпштейна не требуют перевода, и в этом смысле их рождение естественно. Они только немного сдвигают уже имеющиеся слова, перестраивают их таким образом, чтобы они, притягиваясь друг к другу, закрыли существующий (или только что образовавшийся, как в случае с «журнетом») разрыв языковой ткани. Эта работа требует не только хорошего знания филологии, но тонкого поэтического, в прямом смысле, слуха. Однословия — это минималистская поэзия.

Но почтовая рассылка — еще полдела. В конце концов, ее можно организовать и безо всякой Сети. Хотя, конечно, чуть не полторы тысячи писем ежедневно — это серьезная цифра. Но вот чего совершенно нельзя сделать без Интернета — это выяснить, используется созданное тобой слово или нет. А ведь это и есть та обратная связь, без которой словотворцу нельзя эффективно работать. Он ведь только человек и не может представить себе всей суммы языковых контекстов: принципиально она бесконечна, реально — бесконечно порождаема. Удачно ли мое открытие? Отвечает ли оно действительной языковой потребности? Или это пусть замечательный, но хлебниковский «бабр», употребление которого ограничено моим собственным. Читатель пишет Эпштейну: «Все это очень мило и остроумно, но, увы, у слова „глокальный“ нет ни малейшего даже шанса выжить! Дело в том, что в быстрой речи слова „локальный“ и „глокальный“ неразличимы на слух (даже на самый тонкий и изощренный!), соответственно, повторяю, у такого слова нет шансов на существование». На что получает довольно язвительный и абсолютно неопровержимый ответ: «„Ни малейшего шанса выжить“. Попробуйте проверить по искалке, например Яндексу, как я сам только что сделал, — и обнаружите, что выражения „глокальный конфликт“, „глокальные войны“ не только употребляются, но и становятся устойчивыми словосочетаниями в русском языке».

Я тоже решил проверить, и вот что у меня получилось. Яндекс дает 19 страниц, 13 сайтов, 19 словоупотреблений слова «глокальный». Слово есть в языке. Например: «современный глокальный (термин, соединяющий противоположные аспекты архитектурной практики — глобальный и локальный) модернизм работает более широко» («Сквознячок глобализма». Интервью с голландским архитектором Рэмом Коолхаасом. — «Независимая газета», 2001, 19 октября). Но самая интересная ссылка на статью М. А. Пивоваровой (кандидата экономических наук, доцента МГУ, Института государственного управления и социальных исследований) «Маркетинг во внешнеэкономической деятельности» (http://www.business.mk.ua/post.php?file=/marketing/article2/p1).

Автор статьи пишет: «Для характеристики рынка, когда действуют одновременно сильные глобальные и локальные тенденции, многие авторы используют неологизм „глокальный“. (Clock — колокол, ограниченное пространство. При этом звук распространяется на большие расстояния.) Данный неологизм очень точно передает суть этой наиболее сложной ситуации, требующей сочетания определенной централизации, координации с локальными экономическими интересами, сохранения самостоятельности и автономии деятельности отдельных структур».

Домашняя этимология, которую здесь приводит автор статьи, не выдерживает критики. Если бы слово действительно образовалось от английского «сlock», то получилось бы «клокальный», что в русском невозможно из-за существования слова «клок» — «клок волос», «клок шерсти» и т. д. Так откуда, интересно спросить, «многие авторы, использующие слово „глокальный“», его взяли? Может быть, из рассылки Михаила Эпштейна все-таки? Но словотворец, как всегда, забыт. Увы.

Возможность обратной связи, возможность анализа и оценки собственной работы, работы, которую другие носители языка используют безо всякой ссылки на источник, была совершенно неизвестна до Сети. Но это возможно сегодня. И Эпштейн замечательно это почувствовал и начал, и продолжает свой интереснейший проект. Вообще, эта легкодоступная обратная связь говорит о тесноте сегодняшнего мира. Если «в кафе удачно брошенная фраза» распространяется быстро, то и новое слово может распространяться в нашем оплетенном сетью или заплетенном в сеть мире так же быстро. И когда, например, доцент М. Пивоварова повторяет его за дальним столиком, автор слышит ее, улыбается иронически и покачивает головой. Но он должен быть доволен. Слово живет. А именно этого он и хотел.

В заключение я хочу сказать несколько слов о выпусках «Дара слова», которые и сделали этот проект если не знаменитым, то очень известным. Это выпуски № 8 — «Корень мужского действия — яр- (ярить)» (49 слов) и № 9 — «Корень женского действия — ём- (ёмить)» (30 слов), в которых автор бросает вызов не чему-нибудь, а русскому мату, предлагая замену целого пласта обсценной лексики. Бороться с русскими «сильными выражениями», конечно, невозможно. Этот лексический пласт, по-моему, непобедим в принципе, настолько он въелся в язык. Но тем достойнее и интереснее попытка Эпштейна. Он совершенно прав в том, что на самом-то деле обсценная лексика совершенно пуста внутри — эти лексемы не имеют ни прямо семантического, ни даже эмоционального значения. Важно, как это говорится, а что говорится, несущественно — можно вообще издавать бессмысленные звуки. И тут-то оказывается, что говорить о сексуальных отношениях, называя вещи своими русскими именами, мы не умеем, мы вынуждены говорить практически исключительно заимствованиями, прошедшими русскую грамматизацию. Я не берусь пересказывать находки Эпштейна (тема все-таки слишком рискованная), но прочитать это взрослым людям безусловно следует. Эта затея Эпштейна достаточно безумна, чтобы ею имело смысл заниматься и чтобы она содержала крупицы истины.