Читать интересную книгу Япония в III-VII вв. Этнос, общество, культура и окружающий мир - Михаил Воробьёв

В 690 г. японец-военнопленный был удостоен особой награды за то, что, попав в 661 г. в китайский плен, он продал себя в рабство, чтобы обеспечить четырем другим японцам-пленникам возвращение на родину. В 670 г. в «Синь Тан шу» появляется термин Жибэнь (яп. Нихон), отсюда «японец» (яп. нихондзин), причем новый этноним включает в себя название родины — Нихон [Wang Chi-wa, 1936, с. 150].

Совмещение этникоса и эсо в Ямато в первой половине первого тысячелетия способствовало усилению воздействия этнической сферы на социальную, точнее — социально-политическую. Этническая общность сама существует как результат «стихийного» общения людей во всех сферах жизни, и в общественной жизни она сохраняет приоритет перед политической организацией уже в силу своей большей древности [Колесницкий, 1967, с. 4]. Политическая консолидация невозможна без этнической [Бессмертный, 1967, с. 87], причем речь идет, естественно, о консолидации народности — носителя государственности, так как раннеклассовые государства могли включать ряд народностей и племен. Многие элементы древнеяпонской народности, о которых говорилось выше, существовали еще на стадии перехода от первобытнообщинного строя к государственному. Понятно, что это имело существенное значение для складывания государственности. А это означает, что в древней Японии интенсивные этногенетические процессы, восходящие к глубочайшей древности, явно предшествовали социально-политическим, заметно проявившимся лишь с III–IV вв., и стимулировали эти последние.

Замечено, что этническая неустойчивость служит своеобразной предпосылкой для развития рабства как социально-экономического фактора [Новосельцев, Пашуто, Черепнин, 1972, с. 5], и наоборот. У вадзин известны две категории несвободных: рабы из своего племени и пленники-иноземцы. Последняя форма зависимости считалась более тяжелой. Такое же соотношение между категориями несвободных сохранялось и в Ямато. Это свидетельствует о наличии этнического самосознания уже во II–III вв. и, следовательно, об определенной этнической устойчивости. Эта устойчивость и впоследствии, в V–VII вв., препятствовала росту тенденции к порабощению.

Политическая организация использовала многие достижения этнической, особенно территориальной общности, которая в значительной степени определила характер самой этой организации. Иллюстрацию этого положения мы видим на примере истории японского народа. Северная граница Ямато первоначально оказалась и этнической границей. И лишь по мере завоевания японцами островов она постепенно отодвигалась на север, причем однородная этническая основа государства явилась фактором, который содействовал объединению и расширению его пределов [Колесницкий, 1963]. Если чисто общественные отношения рано переплетались с этническими, хотя и частенько преломлялись в форме последних, то позднее появившиеся политические связи должны были с боем отстаивать свое право на существование и форма их воплощения диктовалась именно этническими отношениями. Так же как в Европе этнически пестрое наследство, доставшееся германцам— наследникам Римской империи, диктовало пестроту политических образований [Бессмертный, 1967, с. 87], так на Японских островах этническая монолитность обеспечила в VII в. создание единого в масштабах архипелага государства. Идея этого государства — во многом плод заморской мысли, а для населения формы его этнического существования еще долго оставались более привычными и важными, чем институты политической организации.

Этнос и культура связаны сложными узами, но этнодифференцирующая часть культуры нетождественна культуре в целом. Лишь традиционная культура, т. е. устойчивая и бытовая, прочно связана с тем или иным этносом [Бромлей, 1973, с. 67–74]. Столкновение двух культурных потоков (местного и континентального) красной нитью проходит в японских источниках. Именно для переходной поры, например для эпохи Асука, принадлежность к тому или иному потоку, сознательный выбор отдельных их компонентов, в частности религиозных (буддизма, синтоизма), осложнялись этнической окраской этих потоков и компонентов. Известные в истории Ямато метания между указанными двумя верованиями (двоеверие) есть одновременно и фактор этнического самосознания. Споры при дворе японского царя начиная с 552 г. между сторонниками и противниками буддизма осложнялись и интернациональным характером буддизма (подчеркнутым и в грамоте царя Пэкче). Но для приверженцев синтоизма — верования этнодифференцирующего — это качество буддизма оказалось наиболее неприемлемым. Зато тем более привлекательным оно явилось для китайских и корейских переселенцев и части японской знати, породнившейся с ними и прикоснувшейся к иному этническому и культурному миру. Созревшее этническое самосознание способствовало созданию такого набора этнодифференцирующих культурных признаков, который не препятствовал широкому заимствованию заморских новшеств. Этническое единство Ямато благоприятствовало созданию раннеклассической японской культуры.

Воздействие японского этноса на окружающий мир в это время сказалось в постоянном и упорном давлении на этнос эмиси (айнов), не говоря уже о поглощении кумасо и хаято. В 581 г. некоторые вожди эмиси носили японские имена [Nihongi, XX, 8]. Японский этнос принял непосредственное, хотя, по-видимому, недолгое и неширокое, участие в этнической истории Южной Кореи, куда переселились некоторые японские кланы [Ueda, 1962].

Итак, этнос тесными взаимными узами связан с обществом и культурой. Перейдем же к рассмотрению этих категорий. Советские японоведы давно определили раннегосударственный строй Японии как феодальный [60]. Возникновение раннефеодального государства Японии связывалось с серединой IV в. [Всемирная история, 1957, с. 52], а позднее, после разработки проблемы образования Ематай — даже с III в. [Конрад, 1974, с. 369]. В период со второй половины VII в. феодальные отношения стали господствующими и приобрели адекватное политическое оформление. «Весь VII век истории Японии проходит в борьбе за утверждение именно феодализма» [Конрад, 1974(1), с. 373]. Однако путь к такому выводу не простой, поэтому целесообразно остановиться на наиболее важных пунктах исходной ситуации, перехода и оформления нового общества.

Разложение первобытнообщинного строя в Ямато началось с изживания коллективного хозяйства и коллективного распределения продукта. Возможность такого изживания была обусловлена конкретным уровнем развития земледелия: усовершенствованием железных земледельческих орудий, достигнутым еще в III–IV вв., и победой поливного рисосеяния. Усовершенствование земледельческих орудий на той стадии делало ненужным совместный труд землепашцев. Победа поливного рисосеяния на сравнительно небольших— в силу природных условий архипелага — полях открывала широкие возможности для приложения труда отдельных семей, обеспечивая высокую урожайность ценного продукта. Однако оросительная система, без которой невозможно существование поливного рисосеяния, требовала сохранения известного общественного контроля хотя бы над некоторыми производственными процессами.

Существенным следствием отмирания коллективизма стал труд малой семьи, о котором К. Маркс писал, что «это — парцеллярный труд как источник частного присвоения. Он дает почву для накопления движимого имущества, например скота, денег, а иногда даже рабов или крепостных… Вот элемент, разлагающий первобытное экономическое и социальное равенство» [Маркс, т. 19, с. 419]. В Ямато парцеллярный труд привел к накоплению зерна и рабов. Упрочение имущественного неравенства стало первым шагом к классообразованию.

Как известно, возможность эксплуатации не ведет тотчас, же к возникновению эксплуатации. Она реализуется в зависимости От характера избыточного продукта и способа его применения. Благоприятные условия накопления продукта поливного рисосеяния, с одной стороны, и необходимость сохранения организационного контроля за системой орошаемых участков — с другой, способствовали выделению больших семей, сосредоточивших в своих руках как крупное личное хозяйство, так и организационный контроль над соседними хозяйствами. Это предшественники кланов и кланы (удзи).

Организационные функции присущи любому обществу. При первобытнообщинном строе в каждой общине «существуют с самого начала известные общие интересы, охрану которых приходится возлагать на отдельных лиц… группировка общин в более крупное целое вызывает опять-таки новое разделение труда» [Энгельс, т. 20, с. 183–184] как в общественном производстве, так и в сфере управления.

На этой стадии поведение людей регулировалось не только обычаями, но и сознательно создаваемыми правилами, которые в дальнейшем благодаря медленным темпам развития жизни превращались в обычаи [Королев, Мушкина, 1963, с. 20]. Хорошим примером этого положения служит ситуация в Ематай, изложенная в «Вэй чжи» (см. гл. 5). Важнейшим средством придания этим обычаям и правилам авторитета стало сакральное их оформление. Материальная возможность создания влиятельной прослойки, могущей добиться такого оформления, обеспечивалась тем же высоким продуктом и концентрацией солидной его доли в руках сильных семейств. Раннее укрепление жречества в Ямато и последующая сакральная власть государя в экономическом отношении стали возможны благодаря обильным жертвоприношениям сильных семейств в расчете на получение еще большего избыточного продукта следующего урожая [Берзин, 1966, с. 62].