выдергивать.
Ну а лекарственные растения! Погляди на этот огромный мак! Он огненно-красный, как лихорадка или безумие! А на донце цветка — маленький крестик; это этикетка лекаря: осторожно, яд! А посредине крестика расположилась ребристая римская вазочка. И если вскрыть эту вазочку, то потечет целебный сок — снадобье, которое может принести смерть, если его неправильно применить; а если применить правильно — то доброго брата смерти — сон.
Да, вот так умна и щедра природа. А теперь взглянем на Золотой Цветень!..
Тут он сделал паузу, желая увидеть, заинтересовалась ли Голубянка. Но она ничуть не заинтересовалась.
— А теперь глянем на Золотой Цветень!
Еще одна пауза! Нет, Голубянка умела молчать, хоть и была совсем мала.
— Глянем на Золотой Цветень, у которого цветы Манжетки, а листья Каменеломки. Это — его приметы, и еще он подсказывает, где находится родник. Манжетка собирает и росу, и воду своими листьями, она сама — маленький, прозрачный родник; а Камнеломка взрывает горы. Без гор никакого родника, никакого источника тебе не найти, а гора может находиться далеко-далеко, да и вообще где угодно. Золотой Цветень подсказывает это тем, кто понимает. Он растет здесь, на этом острове, и ты узнаешь где, потому что ты — добрая девочка.
Из твоей маленькой руки богач получит чистую и свежую воду для своей высохшей души, и благодаря тебе будет благословен этот остров. Иди с миром, дитя мое… Когда войдешь в ореховую рощу, найдешь направо серебряную липу; под ней лежит змея-медянка, которая неопасна. Она укажет тебе путь к Золотому Цветеню. Но, прежде чем уйти, подари старику поцелуй, и то только если ты сама этого захочешь.
Голубянка протянула свои маленькие губки старику и поцеловала его. Тут лицо старика преобразилось, и рядом с девочкой стоял уже человек лет на пятьдесят моложе.
— Меня поцеловало дитя, я обрел молодость! — сказал садовник. — И мне не надо от тебя никакой благодарности за цветок. Прощай!
Голубянка пошла в ореховую рощу. Там играла серебряная липа, а шмели, сидевшие в цветах липы, подпевали ей. Там и в самом деле лежала змея-медянка, но, казалось, что-то её разозлило.
— А вот и Голубянка, которой нужен Золотой Цветень, — сказала змея-медянка. — Ты получишь его, но при условии: не сплетничать, не лгать, не любопытничать. А теперь иди вперед, и ты найдешь Золотой Цветень.
Голубянка пошла прямо вперед. И встретила какую-то женщину.
— Добрый день! — сказала женщина. — Ты была у садовника на Солнечной Прогалинке?
— Добрый день, фру, — ответила Голубянка и пошла дальше.
— По крайней мере, ты не сплетничаешь, — сказала женщина.
Тут Голубянка встретила цыгана.
— Куда идешь? — спросил цыган.
— Я иду прямо вперед! — ответила Голубянка.
— Значит, ты не лжешь! — сказал цыган.
Тут Голубянка встретила развозчика молока. Но она не могла понять, почему лошадь сидела в телеге, а кучер, развозивший молоко, был запряжен в оглобли и тянул телегу.
— Теперь я поскачу галопом! — заявил кучер и кинулся бежать, да так резво, что лошадь упала в канаву… — Ну а теперь я полью рожь, — сказал кучер и снял крышку с бидона с молоком, чтобы полить поле.
Голубянке показалось это чудным, но она даже не взглянула в ту сторону, а пошла дальше.
— Ты совсем не любопытна, — сказал кучер, развозивший молоко.
И вот Голубянка уже стоит у подножия горы; и солнце освещает сквозь ореховые деревья зеленые струны сочных растений, сияющих как чистейшее золото.
Это и был Золотой Цветень. И Голубянка увидела, как заросли его следуют за родниковой жилой, сбегающей вниз с горы на луг богача.
Упала тогда Голубянка на колени, сорвала три Цветка, спрятала их в своем переднике и пошла домой к отцу.
Драгун надел каску, куртку и опоясался саблей; и пошли они к священнику, а потом уже втроем отправились к богачу.
— Голубянка нашла Золотой Цветень! — сказал священник, когда они появились в дверях зала. — И теперь все наше селение разбогатеет, потому что здесь будет курорт.
И на острове открылся курорт; туда прибывали пароходы и купцы; там появились постоялые дворы, почтовая контора, врачи и аптека. А летом в селение потекло золото. Вот вам и сказка о Золотом Цветене, который смог приносить золото.
ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ЛОЦМАНА
Лоцманский катер сменил курс за последним маяком. Зимнее солнце давно уже село, и начало сильно штормить, как в открытом море.
И тут вахтенный просигналил:
— Парусник с наветренной стороны!
В открытом море виднелся бриг, он брасопил [149] назад и сигналил о вызове лоцмана, видно собирался войти в порт.
— Поберегись! — скомандовал старший лоцман. — К нему будет нелегко подобраться в такую погоду. Послушай-ка, Виктор, мы подойдем к нему с кормы, и ты поднимешься на борт, где сможешь… А теперь поворачиваем! Порядок!
Катер плавно повернулся и подошел к бригу.
— Вот чудак, почему он не брасопит вовсю? Не видишь ни одного огня на борту? — спросил лоцман.
— Нет!
— И на фор-топе нет фонаря.
— Полный вперед!
— Поберегись, Виктор!
Виктор стоял у поручней с наветренной стороны, и когда следующая волна подбросила катер, он очутился на вантах брига, а катер пошел дальше, развернулся и взял курс в порт в створе маяка.
Виктор отдышался и спустился на палубу. Он тут же пошел в рубку к рулевому, где ему и было положено встать. Каков же был его ужас, когда он увидел, что у штурвала никого не было. Он крикнул: «Эй, есть тут кто-нибудь?», но никто не отозвался.
«Верно, они сидят там себе и пьют, — подумал он и подошел к окну каюты. — И там никого!»
Он прошел в камбуз, но и там не было ни души. Тогда он понял, что корабль покинут, возможно, дал течь и тонет.
Только теперь он спохватился и глянул вдогонку лоцманскому катеру, но тот уже скрылся во мгле.
Плыть к берегу было невозможно, потому что травить брасы и в то же время держать штурвал никак нельзя.
Оставалось лишь дрейфовать, хотя ветер уносил корабль дальше в открытое море.
Радоваться тут было нечему, но лоцман должен быть готов ко всему; ведь должно же какое-нибудь судно пройти мимо, только бы найти фонарь, чтобы подать сигнал! Он пошел в камбуз поискать спички и фонарь. Море сильно волновалось, но корабль шел совершенно спокойно, и это удивило его. Еще больше удивился он, когда, миновав грот-мачту, увидел, что идет по паркетному полу, на котором постелена дорожка в мелкую бело-синюю клетку. Он все шел и шел, а дорожка никак не кончалась, и камбуз куда-то подевался. Ему было страшно