брата, сказал: «Нет, но я стал бы спасать двух братьев или восемь кузенов».
Работа эволюционного биолога Роберта Триверса по взаимному альтруизму значительно продвинула понимание сотрудничества среди не являющихся родственниками друзей и чужих друг другу людей.
Модель Триверса вобрала в себя многие психологические и социальные факторы, которые относятся к альтруизму и взаимности, включая: дружбу, моралистическую агрессию (то есть наказание обманщиков), вину, симпатию и благодарность, а также тенденцию обманывать других, имитируя такие состояния. Как первым предположил Дарвин и что недавно недавно было подтверждено психологом Джеффри Миллером, сексуальный отбор мог далее продвинуть развитие морального поведения.
Поскольку моральная добродетель является привлекательной для обоих полов, она может выполнять роль павлиньего хвоста: накладно отращивать и поддерживать, но выгодно для распространения своих генов, в конечном итоге.
Очевидно, что наши эгоистические и альтруистические интересы не всегда конфликтуют. На самом деле благосостояние других, особенно тех, кто нам близок, является одним из наших первичных (и, по сути, наиболее эгоистичных) интересов. В то время как многое ещё необходимо понять в отношении биологии наших моральных импульсов, кин-отбор, взаимный альтруизм и сексуальный отбор объясняют, как мы сумели стать не просто отдельными существами – рабами своих собственных интересов, а социальными существами, которые приспособлены к тому, чтобы служить общим интересам вместе с другими.
Некоторые биологические черты, как оказалось, были сформированы и развиты в дальнейшем человеческой способностью к сотрудничеству. Например, в отличие от остальных земных созданий, включая наших родственников-приматов, склеры наших глаз (область, окружающая цветную радужку) белые и заметные. Это позволяет очень легко определить направление взгляда и заметить даже самые слабые сдвиги в направлении визуального внимания. Психолог Майкл Томаселло предлагает следующее объяснение:
«Если я не скрываю направление моего взгляда, я должен находиться в окружении людей, которые не склонны пользоваться этим их преимуществом для нанесения ущерба мне – скажем, чтобы убить меня и съесть или чтобы уклониться от нападения с моей стороны. В общем-то, я должен находиться в социальной среде, склонной к сотрудничеству, в которой следование за направлением моего взгляда каким-то образом приносит мне выгоды. Томаселло обнаружил, что даже 12-месячные дети следуют за взглядом человека, в то время как шимпанзе склонны проявлять интерес только к движениям головы. Он предполагает, что наша уникальная чувствительность к направлению взгляда помогла развитию сотрудничества между людьми и развитию языка».
Пусть каждый из нас порой и проявляет эгоизм, в целом мы не эгоисты.
Наше собственное счастье требует, чтобы мы включили в круг наших собственных интересов интересы других – семьи, друзей и даже абсолютно чужих, чьи горе и радости имеют для нас значение. Хотя целый ряд мыслителей говорил о противостоянии собственных интересов обществу, даже Адам Смит признавал, что все мы проявляем большую заботу о счастье других, хотя и подчёркивал, что наша способность заботиться о других имеет свои пределы и что эти пределы сами по себе являются объектом нашей личной и общественной заботы:
«Давайте предположим, что великая Китайская империя с её мириадами жителей внезапно была поглощена землетрясением. Как житель Европы, которая нигде не соприкасается с Китаем, отреагировал бы на известие об этом страшном бедствии? Он, как я предполагаю, прежде всего опечалился бы в связи с трагедией, постигшей этих несчастных людей, он печально размышлял бы о хрупкости человеческой жизни и о тщетности человеческих усилий, плоды которых исчезли в один момент. Возможно, если бы он был склонен к рефлексии, он задумался бы о том, как это бедствие скажется на торговле Европы и на торговле и бизнесе в целом. И когда со всей умозрительной филоСофией было бы покончено, когда все эти человеческие сантименты были бы должным образом выражены, он бы занялся делом или отдался удовольствиям, отвлёкся бы или переключился бы на что-либо другое, легко и спокойно, как будто ничего не случилось. Но самая пустячная проблемка, имеющая отношение к нему лично, вызвала бы куда больше волнений. Если бы он должен был лишиться своего мизинца поутру, он бы не сомкнул ночью глаз; но, не зная тех, кого поглотила земля, он храпел бы безмятежно, забыв о сотнях миллионов собратьев по разуму, столь катастрофические разрушения тревожили бы его меньше, нежели трагедия с его собственным мизинцем. Следует ли из этого, что ради спасения своего мизинца человек был бы готов пожертвовать сотнями миллионов жизней своих братьев по разуму, при условии, что он никогда их не видел? Человеческая природа содрогается от ужаса при этой мысли, мир, погрязший в пороке и коррупции, не создал такого злодея, который был бы в состоянии получить удовольствие от этого. Но где та грань?».
Смит улавливает расхождение между нашим рефлективным эгоизмом и нашей более широкой моральной интуицией, почти как любой другой.
Правда лежит на ладони: большинство из нас поглощены эгоистичными желаниями почти непрерывно; наше внимание к нашей собственной боли и удовольствию вряд ли могло быть более острым; только самые пронзительные крики анонимного страдания привлекают наш интерес, и затем он быстро испаряется.
И тем не менее, когда мы размышляем над тем, что мы должны делать, ангел благотворительности и справедливости, кажется, простирает свои крылья над нами: мы действительно желаем справедливого и честного общества; мы желаем, чтобы другие реализовали свои надежды; мы желаем оставить этот мир лучше, чем он был, когда мы пришли в него.
Вопросы человеческого благополучия проникают в нас глубже, чем любой моральный кодекс. Мораль – то есть осознанное следование правилам, социальный контракт, представление о справедливости и проч. – появилась относительно недавно. Такие договорённости требуют, как минимум, развитого языка и желания сотрудничать с чужаками, они требуют от нас совершить шаг или два за пределы «состояния природы» Гоббса. Однако любые биологические изменения, которые поспособствовали тому, чтобы уменьшить степень несчастности наших предков, переводят всё в плоскость анализа морали как руководства в достижении личного или коллективного благополучия.
Другими словами: Генетические изменения в мозге дали начало социальным эмоциям, моральной интуиции и языку. Это позволило развиться более сложному кооперативному поведению, человек стал сдерживать обещания, заботиться о своей репутации и т. д.
Что стало базой для культурных норм, законов и социальных институтов, чья цель заключалась в том, чтобы сделать эту растущую систему сотрудничества стабильной перед лицом сил, препятствующих сотрудничеству.
Нечто подобное случилось с нами, и каждый из этих шагов невероятно способствует повышению нашего личного и коллективного благополучия. Да, катастрофический откат назад, к прошлому, всегда возможен. Мы могли бы, с умыслом или по небрежности, использовать с таким трудом заработанные плоды цивилизации, а также эмоциональные и социальные рычаги, разработанные за тысячелетия биологической