– А в распоряжении у него не доморощенные братки и авторитеты. Уж если натравит, то хорошо, если только Петровку, а может, и кого еще похуже. У нашего клиента тоже своя партия имеется, и просто так нужного человечка она не отдаст.
– То есть все упирается в потенциальную вшивость Гурфинкеля, – подытожил сообразительный Макс, – сдаст он или не сдаст, если вдруг совсем кисло ему с дружками придется.
– Да, в такой игре можно и джокера скинуть, чтобы шкуру недырявой сохранить, – подтвердил вывод «архангел».
– А нам-то что? Ну и свернемся! Ментам нас не достать. Набегаются – не догонят. Да и мой фонд остается, – возразила Ирена.
– Как у тебя хитро все получается! Мы – в бега, а ты – в Москве жировать. То есть плевать на общину, на всех нас. Только мне что-то в бега неохота. Мне и здесь неплохо. И остальным тоже столица пока не надоела. – «Архангел» обвел присутствующих тяжелым, вопрошающим взглядом, словно ища у них поддержки. Он ее и получил, безмолвную, но выразительную. И тогда нехорошо и свирепо посмотрел на мадам. – Да и не выйдет у тебя с фондом. Не надейся. Во-первых, если что, то и до тебя доберутся, не отбрешешься. А прикрыть будет некому. Во-вторых, денежки для твоих искусствоведов идут через мои руки, и, стало быть, ключик к ним – у меня. Сколько баксов будет на твоем счету, когда мы свалим отсюда?
Мадам потемнела лицом, сообразив, что сказала лишнее и опасное. Но тут же попыталась отыграть назад.
– Мишаня, если ты лично меня ненавидишь, то это не значит, что непременно надо искать в моих словах второе дно, – начала отходную мадам. – Все же, кроме тебя, понимают, что я имела в виду крайний вариант. На самый плохой случай. В том смысле, что безвыходных ситуаций не бывает.
– Ну, в общем, Ирена где-то права, – встрял тут же и Макс, – но только сейчас не время думать о том, как в случае чего сматывать удочки. Надо думать, как нам рыбку съесть и никуда при этом не влезть.
В кабинете Балашинского на время повисло задумчивое молчание. Ян Владиславович его первым же и нарушил:
– Вот что я вам скажу. В договоре с Гурфинкелем все же есть одно слабое звено.
Совет мгновенно навострил уши. Каждый знал, что хозяин вступает со своей скрипкой, только когда самодеятельность братьев заходит в тупик и готова пасовать перед препятствием. А если Балашинский начинает петь соло, то остается только изумляться, держа рот открытым, и слушать, и учиться, учиться, учиться.
Ян Владиславович тем временем продолжал развивать свою мысль:
– Нам дали заказ убрать, то есть живого Чистоплюева превратить в мертвого. Но нигде не было сказано, что это должно быть безусловное убийство. Со стрельбой, взрывами и насилием.
– То есть вы хотите сказать... – непроизвольно перебил хозяина озаренный догадкой «архангел».
– То есть я хочу сказать, что депутата можно... ну, хотя бы тихо отравить. Результат тот же, а правды доискаться будет трудней. Да и глаза отвести не сложно.
– Ну, там, любовница ревнивая, если она есть, или, наоборот, жена, – мечтательно протянул Макс Бусыгин. – А если Шахтеру наше исполнение не понравится, то тут и думать нечего – подстава определенно. Тогда и с Иосифом Рувимовичем не грех будет поквитаться. По понятиям и по справедливости. Вампы такие поганки «коровам» не прощают, ведь верно?
– Верно, – благосклонно согласился Балашинский. – Как к Чистоплюеву подобраться поближе, вы уж сами обдумаете, не маленькие. А способ отправки клиента предлагаю следующий. В бытность мою на Востоке...
Предложение хозяина было оригинальным, действенным, абсолютно убойным. Хотя дорогим и вызывающе экстравагантным. Одно было безупречным – такими методами ни братки, ни даже спецслужбы конкурентов и противоборцев никогда еще не убирали. Никому в голову не приходило воскресить хлопотную и утонченную восточную забаву, когда имелись разнокалиберные верные стволы, тротиловые эквиваленты и изощренные химические продукты современных лабораторий. Не возникало нужды у нынешних киллеров толочь в мельчайшую пыль дорогостоящие и сверхтвердые алмазы. Эстетика убийства ушедших веков была прочно позабыта, и вот теперь Балашинский намеревался ее реанимировать, тем более что саму механику процесса помнил еще со времен, когда украшал свою гордую голову османским тюрбаном.
– Если случится необходимость, можете смело пить с ним на пару, хоть из одной посуды. Вам-то ничего от этого не будет, разве самую малость пощиплет в животе. А клиента через час-другой вынесут на носилках. Да и в больнице вряд ли помогут. Да пока еще разберутся! А разберутся, то глазам своим не поверят. – Балашинский замолчал, о чем-то приятно задумавшись. Потом добавил комментарии: – В мое время алмазную пыль было принято подсыпать в кофейный напиток. Утонченно и благородно. Но сгодится на крайность и коньяк, и даже чай или водка. Пыль, на то она и пыль – ее не видно.
Мише оставалось только проработать собственно план выхода на приговоренного депутата. Это были уже частности, но требующие тщательного обдумывания и подготовки. Предлогов для визита к Чистоплюеву имелось множество, хотя бы и пресловутый фонд Ирены. К тому же любил «архангел» виртуозное исполнение и не терпел ни малейших, пусть и исправленных впоследствии, промахов.
Однако пока «архангел» вдумчиво копался на предварительном этапе, а срок тому был не одна неделя, Балашинский получил некоторое свободное от забот время. И его вновь стали одолевать изгнанные было бесы. Фома как назло постоянно вился возле кругами, покинув любезные сердцу диваны, словно чувствовал опять вернувшееся неладное. Ссориться с ним Яну очень не хотелось, объясняться же – и того меньше. И Балашинский, как бывалый партизан, стал обдумывать возможность побега – как запудрить мозги заботливому стражу и получить временную от него свободу?
Пока недремлющий Аргус бодрствовал на посту, в общине не переживали о благополучии хозяина. И напрасно. Ян Владиславович сумел отвести Фоме глаза. Поводом послужил все тот же фонд. Фома хоть не присутствовал и не мог бы присутствовать на «военном совете», далекий от дел боевой группы, однако наслышан был, вездесущий и всеведущий, о заявлении мадам. Посему желание Яна самому вникнуть в тонкости благотворительных дел фонда и посетить некоторые организации и нужных людей почти не вызвало подозрений у недоверчивого, в силу своих природных наклонностей, Фомы.
– Ребят не возьму, не уговаривай. И не смотри, как солдат на вошь. К таким людям еду, что свидетели не нужны. Не поймут. Тата такси вызвала, им и обойдусь. – Балашинский на ходу, надевая заштопанный любимый плащ, скороговоркой кидал слова Фоме, семенящему сбоку. В глаза ему не смотрел, головы не поворачивал. – И не ходи за мной тенью! Сам видишь, какие дела пошли, до баб ли теперь?