— Дядька Аникей ездил в Великую Хазарию. Давно. У него, мёртвого, и взяла — он спрятал камешек от проклятого Фавна, не пропил. Про этого козла вы знаете, надеюсь?
— Слышал, хотя многие считают это байками, — угрюмо отвечал Литвин.
Стукнули несколько раз бронзовым кольцом о ворота, раздались чьи-то шаги, дверь приоткрылась. Литвин взял девушку за рукав, толкнул в темноту — сначала Мишна ничего не видела, потом мелькнул огонёк, высветились ступени вниз, в подвал. Сзади кто-то дышал, девушка боялась оглянуться — вдруг кто-то страшный? Наконец скрипучие ступени кончились, Литвин толкнул дверь, вошли в большую комнату — никаких цепей, скелетов и прочих ужасов, что уже начали возникать в фантазиях Мишны, там не оказалось.
— Заходи, не бойся. Это кладовка. Так как, говоришь, твоего дядьку звали?
Через полчаса Мишна выложила всё, что знала про дядьку Аникея, про жизнь селения, что осталось без мудрого руководства старого пама, про Фавна — проклятого козлоногого, неизвестно откуда явившегося на горе селянам.
Литвин хмурился, часто задавал наводящие вопросы, иногда поглядывал на двери, за которыми кто-то шуршал и дышал, наконец, счёл, что узнал достаточно.
— Сейчас тебя отведут наверх, в гридницу. Там есть старая Хава, княжеская рабыня, она заведует бельём и одеждами. Она за тобой присмотрит, побудь пока при ней. Да не бойся — она не нищая, живёт, как свободная. Её князь купил где-то, лет десять тому назад.
После того, как заспанная девка, в шали, накинутой на сарафан, отвела Мишну наверх, из тени вышел Долгодуб, почёсал острый нос:
— Вишь, нечисть какая завелась. Говорили же — пойти с волхвами, да изгнать. А у нас — всё потом, да потом! Хорошо, если он совсем ушёл — но деревни-то уже нет! Как думаешь, она всё рассказала?
— А о чём ей ещё говорить? Хотя… язык острый, глаз умный, синий — сдаётся мне, тот спившийся купчик её где-то купил. А Фавн — он из древних божков, как его изгнать? Да и не платили те деревенские подать уже лет десять, не работали, сильно заняты были — пили. Невелика потеря.
— Оставим её при дворе? Пусть послужит, коль там все погибли. Тем более, она не помнит, кто есть — сойдёт за нашу. Красотка. Сколько ей, лет четырнадцать?
— Пятнадцать. Пусть уже при дворе послужит, — сонно ответил Литвин, памятуя про красный камешек. — А мы присмотрим за ней. Только пусть твои люди её не обижают, я своим тоже скажу. Если что узрят странное — я тебе доложу, а ты мне шепнёшь. Договорились?
— Лады, — усмехнулся дворецкий, — Себе её приглядел, что ли? Да ладно, в городе всё тихо, развлекайся.
— Слава богам!
Мишна, лёжа на лавке, укрывшись с головой каким-то тулупом, думала, что всё прошло гладко — кроме камешка — маленькой слабости, допущенной в Уралии, в пещере Горыныча. Ерунда, прилип камешек к ладони старшего дружинника — как пришёл, так и ушёл. Главное — ни слова про Коттина, Стефана, и путешествие она не сказала. А про Фавна — наверняка, им, стражникам да дружинникам, и так всё известно. Не зря княжеский хлеб едят. Ах, мудрён древний Кот — и это предусмотрел, посоветовал рассказать.
Утром ушёл Стефан. Пошёл не вслед за девушкой, а в сторону — сделать круг, выйти к стольному граду с южной стороны, пройдя вдоль берега, и по льду перебежать Шексну. А если остановят — заплутал, братцы.
Коттин довольно потянулся, прилёг у костра — в лесу стояла зимняя тишина, только где-то в кронах пищали птенцы — клесты большие оригиналы, выводят птенчиков в самую стужу. Бывший Кот, затаившись, пригляделся — в гнезде, упрятанном в еловых лапах, сидела жёлтая птичка, шелушила еловую шишку — с дерева планировали лёгкие кожурки, улетали по ветру. Изредка в гнездо наведывался красногрудый самец, с таким же изогнутым крест-накрест клювом — приносил какие-то орешки, семечки, кусочки коры с червяками — всё, что давал зимний лес для скудного пропитания.
Коттин вздохнул — хорошо быть птичкой, она не сеет, не пашет, лесом и полем кормится. Он затушил костёр, собрал нехитрые пожитки, закинул за плечо меч и лук, пошёл, осторожно ступая, в вглубь леса. Только через пару часов, Коттин набрёл на пустую, занесённую снегом берлогу — зверь ушёл, кем-то разбуженный, или залёг с осени в другое логово. Странник нырнул в чёрную нору, завернулся в куртку, а сверху ещё и в накидку, закопался в снег — скоро заметёт, никто и следа не сыщет. Надо было выждать — то есть, просто проспать волшебным сном несколько недель. Про этот фокус Коттина не знал никто из его новых знакомых, но существу, выигравшему бессмертие у бога в кости, казалось — что тут особенного: уснуть, и проснуться, когда солнышко пригреет, оттаять ото льда, умыться в ручье…
Стефан брёл по заснеженному лесу, придерживаясь тусклого пятна на небесах — Солнце спряталось за облачное одеяло. Каждый час, а время парень чувствовал неплохо, он отклонялся немного влево, чтобы выйти к берегу Белого озера, не заблудиться в бескрайних лесах. В лесу было сумрачно, несмотря на белейший снежный покров, сквозь который уныло торчали сухие стебли крапивы, стволы молодых рябин с объеденными снегирями кистями ягод, какие-то фиолетовые прутья неведомого кустарника. Наконец, в серо-зелёной стене леса блеснул вертикальный просвет, потом второй, прямо по курсу становилось светлее. Стефан понял, что впереди большое пустое пространство — не иначе, как долина Шексны.
Вдруг внимание наследника готского престола, правда, уже канувшего в веках, привлёк странный звук — кто-то тоненько пищал, а может быть скулил, плакал. Юноша тут же свернул в нагромождение огромных густых елей, продрался сквозь переплетение заснеженных еловых лап, вытаскивая из-за пазухи снег. Он оказался на маленькой полянке, в полутьме, деревья сверху сомкнулись, не давая попасть сюда свету, падающему с пасмурных небес. На пятачке, окроплённом заиндевевшими каплями крови, с множеством собачьих, а, может быть, волчьих следов, лежало тельце щенка — видимо, сука разродилась и перетащила детёнышей куда-то в своё логово, а этого не взяла — законы дикой жизни суровы — слабые никому не нужны. Стефан взял щенка на руки, подул в усатую мордочку — тот открыл глаза, глупые, карие, всё-таки сука лежала на этом месте с выводком не один день, щенок не был новорожденным. «Возьму, выкормлю!» — решил названный брат древнего странника, сунул дрожащее тельце за пазуху и полез через ёлки назад, в нормальный лес, побежал шустро к появившемуся вдали просвету.
К вечеру юноша вышел к Белозерским слободкам с юга, ещё не совсем стемнело и стражники пропустили парня без особых допросов:
— Эй, куда прёшься, парнишка? Из лесу, что ли?
— Ась? Это… из лесу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});