Кмит подошёл к столу, налил в кружку браги, выпил, утерев рукавом немытую рожу, рыгнул и потянулся за секирой. Взяв в руки оружие, потоптался, снова поглазел на девушку, ткнул двери плечом и вышел на мороз.
— Ешь, давай! Налить? — Суроп потянулся к крынке, набулькал половину кружки.
— Не надо мне наливать! Спасибо, я наелась!
— Давай уже, выпей! Праздник сегодня или нет?
— Не буду! Пропустите меня в город, или позвольте остаться на ночлег!
Слово «ночлег» навело нетрезвого стража на вполне определённые мысли, глазки его, только что мутноватые, вдруг заблестели, он обхватил девушку за плечи. Мишна попыталась вывернуться, но мощная рука придавила её, так, что невозможно было даже пошевелиться. Потом заскорузлая ладонь зажала рот, не давая ни крикнуть, ни вздохнуть. Другой рукой стражник полез за пазуху, нащупал упругую грудь, начал грубо, больно тискать, громко дыша на ухо. Мишна изо всех сил отпрянула от противного Суропа, повернула голову, и, когда ладонь перестала сковывать дыхание, вцепилась в неё острыми зубами.
Суроп хотел было заорать, но передумал, начал зализывать капельки крови. Мишна сплюнула, тихо сказала страшным голосом:
— Не слыхал, что бывает с насильниками? За ноги к берёзкам — и полёт к звёздам. Но, двумя кусками.
— Какое насилие? — перепугался Суроп, побледнев свекольными щеками, — Ты что, девка? Я ж так… пошутил. Опять же, вот… праздник, выпили…. У меня дома жена, детки…
— Узнает жена — прибьёт скалкой, — засмеялась вдруг Мишна. — Пропускай, давай в город!
— Ты мне тут не указывай! — окончательно взял в себя руки Суроп, — Предъяви имущество к досмотру! Что в сумке? Лихие травы? Фальшивое золото?
— Что? — изумилась Мишна. — Говорю же — погорелица я! Приедут купцы — подтвердят! Меня они узнают, видели как-то, давно, правда! Всё равно вы всё проверите!
— А что это такое? — Суроп, обиженный отказом, вытряхнул на стол содержимое холщовой сумы. Стукнуло о столешницу маленькое зеркальце из тонкой пластинки полированного металла, выкатилось огниво Коттина, из открывшейся берестяной коробочки выпал кровавой каплей драгоценный камушек — рубин из Горынычевой пещеры. Лапа стражника потянулась за драгоценностью, глазки масляно сощурились.
Но тут громыхнула дверь, чей-то голос властно спросил:
— Кто такая? Воровка?
В дверях стоял высокий красавец, в лисьем треухе, в красивом кафтане, придерживая рукой ножны, отделанные серебром.
— Откуда? Почему здесь?
— Гой еси… — с испуга, по-старинному прохрипел Суроп, но быстро выпрямился, стал в два раза шире, рукой грозно поправил усы и доложил, как положено, — Господин Литвин, слободские привели чужую.
— Ты мне тут не своевольничай! — кулак Литвина упёрся в красный нос не совсем трезвого стражника. — Ишь, развели кабак! Никогда такого не было, и вот опять! На это дело есть бояре и дружина! Есть вопросы?
— Вопросов нет! — проорал Суроп так громко, что в дверь испуганно просунулась голова Кмита, огляделась испуганно, тут же исчезла.
— Молодец! — засмеялся Литвин, понимая, что хотя он пока не боярин, но, как заместитель воеводы Чудеса, вполне может попинать нерадивых городских стражей.
— Великая Чудь! — ритуально завершил разборку довольный Суроп, понимающий, что дело близится к завершению. И, хотя, камешек не соизволил попасть в карман стражника, с дальнейшим перемещением его в Белозерское кружало, но подержаться за молодую девичью грудь пожилому отцу пятерых детей всё, же удалось.
— Великая… да. Чудь… хм, — наморщил лоб старший дружинник, закрыл глаза, задумался, но тут, же быстро повернулся, схватил девушку, сделавшую полшажка к дверям, за рукав.
— Мишна я, погорелица, — в третий раз стала повторять Мишна заученные слова. — Из деревни Гранёнки. Погорели мы!
— Так. Интересно. Гранёнки, значит, — мужчина повернулся к дверям, за которыми кто-то подслушивал. — Ну-ка, ты! Охранять ворота! Времена неспокойные! — Литвин подошёл к столу, налил из крынки остатки бражки, выпил кружку до дна — при этом рубин, лежащий на столе, перекочевал в ладонь старшего дружинника.
— Пойдём-ка, девица, сядем рядком, да поговорим ладком. Да не бойся ты! Вижу, что из лесу — значит не воровка!
В городе стояли такие же избы, как и в слободе, только крытые не соломой, а дранкой, щели меж брёвен темнели слежавшейся паклей — не лесным мхом. Кое-где виднелись огоньки — подгулявший народ ещё не улёгся спать, жгли лучину, кто богаче — сальные свечи, а то и восковые. В выяснившем небе стояла ущербная Луна, от её нестерпимого серебряного блеска снег искрился холодным неприветливым сиянием. Звёзды в чёрном небе смотрели равнодушно, не мигая — летом небесные огни бывали намного веселее, подмигивали людям и друг другу, постоянно играли в свои неведомые игры.
Литвин и Мишна прошли по большой утоптанной площадке, мимо пустых прилавков, запертых сараев и лавок, куч мусора, накиданного дневными покупателями.
— Майдан это наш, — зевнул старший дружинник. — Днём тут торжок.
На другом конце майдана темнел огромный дом, пьяная тётка Кика в своих неизвестно от кого услышанных рассказах называла такие строения детинцами. Уходящий в небо выше сосен, в целых три уровня, с окнами, блестящими листами слюды, переходами, пристройками, крытыми коридорами — от изумления Мишна даже остановилась, открыв рот, уставившись на это немыслимое произведение белозерских строителей.
— Ну, пошли уже. Что, не видала никогда? Точно, ты с лесу притащилась.
Мишна щёлкнула зубами, вернув челюсть на место, сделала шаг, взвизгнула — возле детинца, в тени огромного дома, стоял столб, на нём что-то страшно белело, стучало костяным стуком. Девушка пригляделась, шарахнулась — на толстой верёвке висел полу-скелет, белые волосы свисали паклей, тело было в отрепьях одежды, обклёванное воронами и галками.
— Воровка, пусть висит в назидание другим, пока не свалится. Тогда и выкинем за ограду.
Мишна в ответ застучала зубами. В темноте раздался стон, потом наступила тишина, и вдруг кто-то взвыл, дико захохотал. Литвин шагнул в сторону, сверкнула сабля, дружинник ткнул остриём в висящую возле стены деревянную клетку, выругался. В клетке захрипело, затихло, отползло.
— Монету-обманку чеканили втайне, вместо княжьего серебра всякую дрянь мешали. Другие сбежали, этот пусть сидит, пока не истлеет.
— Страшно как, — выговорила девушка, синея губами.
— В городе должен быть порядок! В Ганзе, слышал, фальшивомонетчиков варят в кипящем масле — живьём. Чтобы ни запускали свои лапы в княжескую казну. Так, а где ты взяла этот камешек?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});