самолета медленно поворачивается в сторону аэропорта. Я не управляю самолетом, а как бы веду его на поводке, и поражаюсь чуду инженерной мысли, которое позволяет нам маневрировать в воздухе несколькими сотнями тонн металла, чтобы попасть из одной страны в другую.
– Теперь жми кнопку «ЗАХОД».
Я с силой давлю ее и убираю руку после того, как вижу зажегшуюся горизонтальную полоску. Через несколько секунд чувствую, как самолет поворачивается и выравнивается вдоль взлетно-посадочной полосы, когда мы наконец-то захватываем курсовой маяк. Я выдыхаю.
– Майна, выпускай закрылки до упора!
Когда Чарли сообщает мне нашу окончательную скорость, самолет чуть кренится носом вниз, выйдя в верхнюю точку склонения глиссады, которая выведет нас на посадочную полосу. Я сижу, подложив руки под себя, зная, что малейшее смещение одного из инструментов отключит систему посадки по приборам.
Параллельные взлетно-посадочные полосы впиваются в гладь Ботанического залива, словно двузубая вилка. Мы снижаемся, и я вижу, что вся левая полоса очищена от самолетов, которые переместили на соседнюю. Рядом с ней выстроились в ряд машины экстренных служб.
Начинается автоматический обратный отсчет. Пятьдесят, сорок, тридцать…
Я никогда не была религиозной, несмотря на настойчивые просьбы мамы каждое воскресенье ходить вместе с ней на церковную службу. Но когда на нас несется посадочная полоса, окаймленная с обеих сторон ярко-синими водами океана, я пристально смотрю на линию центровки и молюсь.
Глава сорок девятая
7:00. Адам
Сколько же времени прошло?
Я пытался вести счет минутам и секундам, но при очередном грохочущем ударе наверху каждый раз сбивался, и теперь мне кажется, будто Софии нет уже несколько часов. Электричество выключилось, полоска света под дверью мигнула пару раз и погасла. Радио вырубилось во время очередной сводки горячих новостей.
По мере приближения рейса № 79 к Сиднею наземные диспетчерские службы установили связь с экипажем. Пока нет четких подтверждений тому, находится самолет под контролем угонщиков или нет. В сиднейском аэропорту экстренные службы приведены в полную готовность.
В подвале царит кромешная тьма, плотная и гнетущая. Дыма я не вижу, однако чувствую его удушающий запах и привкус. Он назойливо лезет в глотку, отчего я захожусь в кашле чуть ли не до рвоты; дым сотрясает меня так, что запястья бьются о браслеты наручников. Я больше не ощущаю ни рук, ни ног от онемения и холода. Голова тяжелая, как после таблеток Бекки, хотя я не знаю, от чего именно, от дыма или от сильной усталости.
София уже должна добраться до города. Я прокручиваю в голове ее маршрут, старясь угадать, где сейчас она. Книжный магазин, пустой магазин, потом контора риелтора, где продают дома. Представляю ее у входа в полицейский участок, запыхавшуюся от бега. У нее над головой горит синяя стеклянная лампочка, оставшаяся еще с викторианских времен. Прежние камеры переделаны под складские помещения, и наряды работают там три дня в неделю, но желтый телефон напрямую подключен к дежурной части. Софии лишь нужно снять трубку…
Давай же, давай!
И снова оглушительный грохот наверху. На лестнице? На втором этаже? Я думаю о нашей соседке Мо, которая крепко спит и не сможет ничего услышать, пока не будет поздно. Почтальон появляется около восьми утра, но в дыре угольного желоба света не видно: лампочка у входа погасла. Значит, еще слишком рано.
Сейчас все зависит от Софии, и очень многое может пойти не так. Даже если она помнит дорогу, ей надо еще переходить улицы. Могут повстречаться доброжелательные или не очень прохожие, не говоря уж о хулиганах. А если дочь не дотянется до телефона или он не работает? Я представляю свою храбрую и красивую Софию в пижаме с картинками из мультиков, в халатике с изображением единорогов, в промокших от снега тапочках, и по щекам у меня текут слезы.
Сначала я думаю, что вой сирен мне только мерещится.
Они завывают быстро и ритмично, я закрываю глаза и прислушиваюсь изо всех сил. Мне кажется, что я их слышу лишь потому, что очень хочу услышать эти звуки. Но вот опять: пронзительный вой пожарной машины и вместе с ним ритмичное рокотание полицейского автомобиля. Наверху что-то грохочет, но сирены все ближе и ближе, и я уже не слышу рева пламени в доме – лишь звуки спешащей ко мне подмоги.
София наверняка точно объяснила, где я, потому что в дыре угольного желоба возникает пляшущий свет фонарика, блики от которого ложатся прямо мне под ноги.
– Сюда! – пытаюсь крикнуть я, но голоса нет, от едкого дыма меня выворачивает наизнанку.
Проем угольного желоба слишком узок, чтобы в него мог пролезть взрослый человек, и меня охватывает паника. А если меня не сумеют вытащить отсюда? Я слышу треск и хруст, грохот наверху… Дом рушится? Воображаю себя погребенным под грудой горящих обломков, и мне никак не выбраться, пока я прикован к трубе.
– Адам! Ты там держись, парень, мы уже идем.
На самом верху подвальной лестницы видны вспышки света. Я подтягиваю колени к груди и прячу между ними голову, когда по дому прокатывается оглушительный грохот, от которого в подвал залетает пыль и какой-то мусор. Чувствую на плече чью-то руку, другая рука поднимает мне голову и что-то на нее надевает. Воздух вдруг становится чище, можно свободно дышать, и глаза не щиплет. В подвале двое пожарных. Один из них – женщина, она показывает мне два поднятых вверх больших пальца. Я киваю, потом женщина жестом велит мне нагнуться вперед. Другой пожарный уже смотрит на наручники, а я нагибаюсь как можно ниже и отодвигаюсь от стены, чтобы освободить им немного места. Веером сыплются искры, раздаются скрежет и вой. Я готовлюсь к тому, что руки разойдутся в стороны, но вместо этого следует резкий толчок, и я внезапно падаю вперед, наконец-то свободный.
Они разрезали трубу, а не наручники, и я дергаюсь, неуклюже пытаясь встать со скованными за спиной руками. Застывшие от долгого сидения колени подламываются подо мной. Только начинаю гадать, как же я пойду, не говоря о том, что побегу, как меня подхватывают под руки и укладывают на носилки, туго затянув ремни на груди и на ногах.
Меня тащат вверх по лестнице, колеса носилок бьются о каждую ступеньку. Потом поднимают через то, что осталось от двери в подвал. Я мельком бросаю взгляд в кухню, прежде чем меня выкатывают в коридор. Пламя лижет обои около ведущей наверх лестницы, и вода – везде вода. Вот мы уже на улице. Со всех сторон – синие мигалки, меня то ли волокут, то ли катят по снегу, рядом бежит врач из «скорой». Даже когда он стягивает с меня дымозащитный капюшон, я продолжаю кричать: