тыльной стороне ладоней, а затем сняла пальто. Под ним было розовое платье, украшенное бледно-желтыми лентами, с дерзким и возмутительно низким вырезом, открывающим белокурый лес на ее груди. Волосы покрывали все ее тело от лодыжек до ушей.
Она заговорила спокойным голосом:
— Я Урсалина, рожденная от женщины и животного. Не бойтесь, — сказала она женщинам, которые вцепились в своих мужчин, как будто злые ветры могли выдуть их из палатки. — Я горжусь тем, что живу между мирами. Горжусь тем, что вижу в отражении не только человека, но и зверя, потому что я вижу в два раза больше. — Она положила свои светловолосые руки на бедра и оглядела зрителей. Адам, как зачарованный, наблюдал за тем, как мастерски она овладела вниманием зрителей. — Вы можете считать меня отвратительной, — сказала она. — Вы можете считать меня проклятой Богом, но вот что я скажу вам: поскольку Бог ведет нас таинственными путями, Он создал меня своей волей, как вас или ваших детей. Должны ли мы подвергнуть сомнению эту волю, увидев кого-то из людей, которые выступали перед вами сегодня?
Она сделала паузу, чтобы ее слова хорошенько усвоились. Адам знал, что это, должно быть, речь из сценария Солсбери, но девушка произносила ее так, будто она действительно шла от сердца.
— Я Урсалина, — повторила она. Ее подбородок был приподнят, темные глаза сияли в свете лампы. — Не проклята, — гордо возвестила она, — но благословенна волей Божьей.
С этими словами она снова запахнула пальто и ушла со сцены в тот момент, когда Джолли снова оказался в свете ламп, чтобы устроить глупое безумное веселье.
Шоу продолжалось.
Когда последние зрители разошлись, и лампы были приглушены, Солсбери посмотрел на Адама сверху вниз со своего места на плечах Прометея.
— Ты хорошо поработал, — сказал маленький мастер-садовник. — Вначале немного грубовато, но все необработанные камни должны быть отполированы, прежде чем засияют. Послушай меня, молодой человек: ты хорошо подходишь на эту роль. Так думают все артисты. Как ты себя чувствуешь?
Могущественным, — хотел сказать Адам, но вместо этого неопределенно пожал плечами.
— Наверное… хорошо…
— Тогда ты окажешь мне услугу, выступив в роли Доминуса на еще одном шоу?
Сын Черного Ворона посмотрел в маленькие и умные глаза Солсбери. Никаких слов не требовалось.
Вскоре повозка Адама была отремонтирована, Мэвис была готова к путешествию, и отправилась в него в составе бродячего карнавала.
Октябрьский дождь постепенно перерастал в ноябрьский мороз, а затем и в декабрьский снег. Адаму исполнилось пятнадцать лет на шоу в портовом городке Флитвуд. Какое-то время он продолжал убеждать себя, что лишь временно задержался на пути к дому тетушки Сары, но вскоре перестал обманываться. «Сад Наслаждений и Удовольствий Солсбери» перемещался из города в город, где труд был тяжелым и опасным, зарплата низкой, а развлечения редкими. Люди стекались на представление, чтобы потратить свои два шиллинга на зрелища, одновременно причудливые и в то же время утешительные, потому что они могли вернуться домой и — как Солсбери и говорил — вздохнуть с облегчением при виде собственного отражения в зеркале.
Не все города приветствовали это странное явление. Хотя горожане могли жаждать чего-то подобного, иногда навстречу карнавалу выходил местный шериф или викарий и взывал к честной морали, призывая положить конец представлению еще до того, как Доминус начинал свой рассказ. Но, как и говорил Солсбери, шоу должно продолжаться, поэтому труппа не отчаивалась. Было много городов, где викарий мог бы отправить всех на раннюю встречу с Господом за это представление, но местный шериф желал получить удовольствие и, выпив пинту-другую эля, приходил в первые ряды.
Время шло.
Адам Блэк нашел место, где он был нужен и важен. И по-настоящему силен.
Человек-Крокодил все еще вызывал у него дрожь, хотя он рассказывал множество историй о колдовстве, приведениях и прочих загадках своей родной страны. Адам замечал, что здесь Карло любят и ценят… правда не всегда понимают, что он говорит.
Выступления Адама в роли Доминуса со временем становились более интересными и зловещими, а сам он перестал так нервничать перед представлениями и чувствовал себя счастливым. Он давал зрителям то, чего они хотели и за что заплатили: леденящий ужас, будоражащий воображение. Он становился Доминусом так же легко, как Джолли жонглировал тремя подковами.
И все же был в этой панораме один элемент, который начал беспокоить сына Черного Ворона. Он начал испытывать влечение к очень хорошенькой семнадцатилетней Сьюзен Ярроу, которую на сцене называли Урсалина.
Глава двадцать вторая
Когда это началось?
Адам подозревал, что это началось с самого начала, когда Сьюзен вышла на сцену в день рождения Доминуса и продемонстрировала свое тело публике. С тех самых пор она не выходила у него из головы. Ему казалось, что и она может думать о нем так же часто, и в этой мысли его укрепляло то, что при его появлении девушка всегда убегала, словно дикая лань, и скрывалась в фургоне, который она делила с Леди Индиго.
Вся эта ситуация встревожила сына Черного Ворона. Он ничего толком не знал о девушках. В школе девушки смеялись над ним и избегали его. То, что он был сыном викария, выделяло его из толпы, но привлекало к нему далеко не то внимание, какое он хотел получать. Поэтому сейчас Адам был встревожен. Он будто подобрался к перекрестку, на котором не было указателя, и ему приходилось выбирать дорогу вслепую. Так как же ее выбрать?..
Эта ситуация волновала Адама еще по одной причине. Как бы Солсбери ни описывал свой Сад, этот конкретный цветок — Сьюзен Ярроу — был и прекрасен, и уродлив. Да, про себя Адам произносил это слово. Уродка. Он понимал, что, выступая на