сидела рядом.
Попробуй тут пойми, что делать. Прощения просить? А за что, в чём он виноват? Хотя, если подумать, вроде как обещал жениться. Не предлагал, но и не поправил, когда она его не так поняла.
Вообще по-дурацки всё это устроено, конечно, и как только люди разбираются? Сперва поди пойми, любите ли вы друг друга, потом определись, встречаетесь вы или не встречаетесь, или что это у вас вообще. И не успеешь привыкнуть, женись. Как будто снился приятный сон, и вдруг растолкали, чего-то требуют, а ты со сна и не поймёшь, и вообще, дали бы ещё поспать.
А в этом-то мире, если женишься, так сразу пойдут и дети. Небось тут так положено.
— Что ты, Вася? — с тревогой спросила Марьяша, глядя в его изменившееся лицо. — Нешто так больно тебе? Бабушка уж почитай и закончила.
— Почему жизнь такая сложная? — задал Василий риторический вопрос. — Ну, непростая.
— Где ж она непростая? — не согласилась Ярогнева. — Родился, женился, детей народил, да и помер, куда уж проще. Всё, богатырь, где там рубаха твоя...
Марьяша помогла одеться и ушла. Рубаха была целая, не вчерашняя — видно, Марьяша принесла новую. А может, конечно, это и Мудрика вещь.
Бабка заставила поесть, плюхнула в миску какую-то размазню из овощей, даже и не определить, из чего сделано, но вроде с мясом. И хлеба дала. Хлеб, как и везде в Перловке, был тёмный, плотный, с кислинкой. И вязкий. Василий сперва от такого кривился, а теперь ничего, привык.
Хохлик уже очнулся и тоже полез за стол. Ярогнева и его накормила. За едой он рассуждал, не помрёт ли от ведьмина варева, но при этом уплетал за двоих.
Потом хозяйка ополоснула миски над лоханью, и больше дел не осталось, можно было идти к холму.
Почему-то небо сегодня казалось Василию особенно синим, и каждое облако умиляло, и ветер был приятным, свежим. Пахло скошенной травой и чем-то цветущим, таким сладким, что можно было пить чай с этим запахом вместо сахара. Мир казался огромным, а сам Василий в нём был маленьким, и даже Перловка была маленькой. И казалось, если дождаться порыва ветра и расставить руки, то так и полетишь над этим простором, между зелёным и синим...
— Ишь, рад-радёхонек, — понимающе усмехнулась Ярогнева. — Ежели на волоске от смерти побываешь, жизнь завсегда слаще кажется.
У озера они прихватили Мудрика, а у холма послали Хохлика вперёд, чтобы созывал народ. Василий подсознательно ждал, что Хохлик опять напортачит, но нет. Видно, дело было слишком простым, чтобы его испортить.
Народ сходился к площади. Шёл и Добряк, на которого теперь косо смотрели, и Горыня.
— Вона, срамота-то наша пришла, — ехидно сказала Неждана, указывая на богатыря.
— Стыдобушка, — откликнулась Незвана, и кикиморы захихикали.
Горыня заметно покраснел и остановился в стороне, ближе к бане.
Когда все расселись на брёвнах и лавках, или на земле, или встали там, где хотели, Тихомир ударил по котлу колотушкой, прекращая разговоры, и сказал:
— Ну, думать будем. Выходи, Добряк, да поведай, как ты с колдуном-то снюхался!
— Чё те поведать? — мрачно ответил Добряк, не сходя с места. — Как от тя колдун чё захочет, я б поглядел, как ты ему откажешь.
— А ежели так, трус ты и ничего более, — сердито сказал Тихомир. — Я супротив его воли идти не боялся! Ты, значит, из трусости своей нас предал, а этот вот...
Поморщившись, он указал на Василия.
— Этот вот домой, к мамке хотел, тоже на всё готовый...
— А на что нам тут богатырь-то? — вклинилась Неждана. — Это наши дела, пришлых не касаются!
— Вы не с того начали, — сказал Василий, поднимаясь. — Вообще-то мы тут не крайних ищем, а думаем, как с колдуном справиться. Нам нужно объединиться. Мудрику нужно помочь.
— Это подменышу-то? — с презрением спросил Тихомир.
— Тятя! — укоризненно воскликнула Марьяша.
Народ загудел, повскакали с места, размахивая руками. Василий пожалел, что не может врезать по котлу, но тут Марьяша, выхватив колотушку из отцовских рук, сама застучала — только звон пошёл. Теперь Василий пожалел, что не может прикрыть уши.
Голосов после этого стало меньше, и легче было разобрать отдельное:
— На что нам подменышу-то помогать?
— Это и дело не наше...
— Подменыш-то тут каким боком?
Мудрик заморгал, посмотрел как-то беззащитно, как всегда, в сторону, влево, сжался и что-то тихо сказал бабке Ярогневе на ухо. Может, упрашивал уйти. Она, держа его за руку, возражала, качая головой.
— Подождите! — воскликнул Василий. — Да умолкните хоть на минуту, а? Послушайте, если он подменыш, так он в мой дом не пройдёт, да?
— Ась, чего не пройдёт? — непонимающе спросил старый полевик. — Али ты в мышиной норе живёшь?
— Да он лезвий навтыкал, — объяснила Неждана.
Народ возмутился. Обсуждение грозило уйти в ту сторону, почему это Василий навтыкал лезвий и за кого он их тут всех принимает, но Марьяша их перекричала:
— Испытаем, подменыш он али нет! Айда!
— Айда! — радостно согласились деревенские.
Этот нехитрый