Читать интересную книгу Правда - Максим Чертанов

Ему и в голову не пришло, конечно, сосчитать красноармейцев. И он так никогда и не узнал, что босой человек в белых одеждах был сам грозный лев революции, Председатель ЧК Дзержинский. У него сперли одежду и сапоги, когда он мылся в бане, и теперь он шел босиком, в простыне и тюрбане из белоснежного полотенца. «До чего же тут паршиво, — думал Феликс Эдмундович: это был тот редкий момент, когда их с Владимиром Ильичом мысли совпадали почти полностью. — Дурак Ленин с дураком Свердловым все развалили... Впрочем, этакой премерзкой страною невозможно управлять...» Ноги его ужасно мерзли. Вообще ему было так плохо, что он даже не замечал, что какие-то красноармейцы за ним идут. Не будь он потомком Иоанна Грозного — лег бы, наверное, в сугроб и умер.

Двенадцать красноармейцев, в свою очередь, никакого интереса не проявляли к психу в простыне. Они просто шли себе своей дорогою и говорили о своем:

— А Ванька с Катькой — в кабаке... — тоскливо произнес красноармеец Петруха — высокий, кудрявый — и сплюнул сквозь щель в зубах. Его красивая подруга Катя изменила ему с бывшим его товарищем — замухрышкой Ванькой Жуковым, который разжился деньгами при штурме Зимнего дворца.

— Ванюшка сам теперь богат, — сказал другой красноармеец, Андрюха.

Петр ничего на это не ответил. «Катя, моя Катя, толстоморденькая...» — с тоскою и нежностью думал он и представлял, как скажет ей при встрече: «Помнишь, Катя, офицера — не ушел он от ножа... Аль не вспомнила, холера? Гетры серые носила, шоколад Миньон жрала, с юнкерьем гулять ходила...» И вдруг, под светом чудом уцелевшего фонаря у аптеки, в разряженной фифочке, в обнимку с кавалером ехавшей навстречу в экипаже, он узнал ее! Она была, конечно же, с Ванькой...

— Андрюха, помогай! — заорал Петр. — Еще разок! Взводи курок!..

— Утек, подлец! У, жопа, стой!

— А Катька где? — И тут он увидел ее, с простреленной головою лежащую на снегу...

Он остановился, замер. Свет померк в глазах. Безучастно смотрел он, как его товарищи стаскивают с мертвой девушки шубку, полусапожки, серьги, колечки... Несколько колец было хорошеньких, с камушками, а одно — просто какая-то дрянь, которой цена полтинник в базарный день... Но красноармеец Андрюха и его сунул себе в карман — авось пригодится в хозяйстве. А Петр все стоял... «Загубил я, бестолковый, загубил я сгоряча... ах!»

Потом товарищи позвали его, и он покорно, ничего не соображая, пошел за ними. Они уже гоготали и показывали пальцами на полоумного в простыне и белом тюрбане, что влачился впереди. Но он скоро свернул, и они его не тронули. Он, как и его соперник Ленин, никогда не узнал, что был в ту ночь совсем рядом с волшебным кольцом... А стоявший и куривший папиросу под фонарем у аптеки поэт Блок попросту описал всю эту сцену так, как он ее видел, без всякого символизма, хотя и с небольшими поэтическими преувеличениями, но ведь на то он и поэт. Так что зря Зинаида Гиппиус не подала ему руки в трамвае.

2

— Владимир Ильич, денег нету.

— Что, совсем нету?

— Совсем, — сказал Свердлов и вздохнул тяжко. — Вот и матрос Железняков от голода так ослабел и устал, что распустил Учредительное собрание.

— Как скверно! — огорчился Ленин. Учредительное собрание было его любимым детищем; он мечтал о том, как будет выступать в нем с зажигательными речами. На заседаниях Совнаркома, ВЦИК и других советских органов зажигательные речи не поощрялись, и вообще было очень скучно. — А нельзя ли выписать матросу Железнякову дополнительный паек, и пусть он постоит в карауле еще немножко? — Ленин подозревал, конечно, что слабость матроса вызвана не голодом, а неумеренным потреблением горячительных напитков, но доказать это теперь было вряд ли возможно.

— Да ведь Учредительное собрание уже разбежалось. Другой раз не соберешь.

— Скверно, архискверно, Яков Михайлович! — Ленин больше не звал Свердлова Яшей: как-то неловко было называть Яшей такого высокопоставленного чиновника. — А куда же деваются деньги И ценности, экспроприированные у буржуазии и помещиков?

— Они оседают в подвалах ВЧК. Феликс Эдмундович говорит, что там сохранней будут. Он, конечно, выдает нам кое-что на булавки, то есть на содержание госаппарата. Но у нас очень большие накладные расходы. Например, секретарше Троцкого в прошлом месяце был выплачен двойной оклад.

— За что?!

— У нее была сверхурочная работа, — ответил Свердлов.

— Какая у секретарши Троцкого может быть сверхурочная работа, ежели никакого Троцкого нет?

— Возможно, Троцкого и нет, — после некоторого колебания согласился Свердлов, — но секретарша-то у него определенно есть. Такая сухощавая брюнетка в оранжевой кофточке и с родинкой на щеке. И в ведомости отдела кадров написано, что у нее была в прошлом месяце сверхурочная работа. А ведомость — это факт. Мы не можем спорить с фактами.

— М-да, — сказал Владимир Ильич. Он все чаще произносил это междометие, выражавшее крайнюю степень усталого недоумения. — Так где же нам взять денег? Где их берут другие государства?

— Ума не приложу, Владимир Ильич. А что до других государств — так они у нас их берут. Царское правительство назанимало прорву денег, и теперь приходится их возвращать.

— Так давайте не будем возвращать! — сказал Ленин. «С какой стати я должен расплачиваться за дурака Николая!» — Объявите, что мы аннулируем обязательства по царским займам.

Но денег все равно не хватало катастрофически... По-видимому, другие государства знали какой-то хитрый секрет.

3

В начале марта один из агентов самого секретного подразделения ВЧК, которое занималось поисками волшебного кольца, сообщил Дзержинскому, что след искомого предмета, похоже, обнаружился в Москве. Агент, как и его коллеги, знал, что это кольцо очень важно для Советской власти. Больше ничего он знать не мог. Но на всякий случай, вытянув из агента информацию, Дзержинский его ликвидировал. Теперь нужно было самому перебраться поближе к кольцу. К тому же он помнил, что статуя его должна стоять на Лубянке; значит, и штаб ВЧК следует разместить именно там.

— Владимир Ильич, я намерен перевести руководство Черного Креста в Москву. А здесь оставлю Урицкого.

— Зачем это, Феликс Эдмундович? — подозрительно спросил Ленин. С одной стороны, он был бы счастлив избавиться от Железного Феликса, но с другой — выпускать его из поля зрения было опасно. «Уж не знаю зачем — но он определенно хочет удрать от меня, сволочь... Ну нет, не дождешься!»

— Там много контрреволюционных элементов, — ответил Дзержинский.

— С каких это пор вас интересуют контрреволюционные элементы? — усмехнулся Ленин. — Уж мы-то с вами знаем, чем на самом деле занимается ваша контора.

— Да, конечно, — кивнул Дзержинский. Вообще-то он (как и Ленин, кстати сказать) порою стал забывать о том, что вся так называемая революция и вся так называемая советская власть существуют исключительно для прикрытия поисков волшебного кольца: государственная машина потихоньку пережевывала их обоих, и они уже не всегда различали сами, где реальность, а где спектакль, в котором они играют свои роли. — Но ежели контрреволюционные элементы нас свергнут — у нас не будет денег, необходимых для розысков кольца. А то и вовсе на каторге окажемся. Вы этого хотите?

При слове «каторга» Ленин поежился. Он этого совсем не хотел. Но он уже придумал, как обвести Железного вокруг пальца.

— Дорогой друг, — сказал он, — Советское правительство не может бросить вас одного там, где много контрреволюционных элементов. Они могут вас обидеть. Мы все поедем в Москву вместе с вами. Там и будет столица. — Он вздохнул: любил Петербург, а Москву терпеть не мог. «Но ведь это все временно, понарошку...»

— Да зачем же вам утруждаться? Я и один справлюсь.

— Нет-нет, Эдмундович, дорогой...

И Советское правительство начало паковать чемоданы, готовясь к переезду в другую столицу. Дзержинский, впрочем, быстро смирился с этим. Он-то, напротив, ненавидел Петербург — столицу Романовых. При Рюриковичах никакого Петербурга и в помине не было.

Да и все советские руководители были довольны, потому что в Москве было получше со снабжением. (Им не приходило в голову, что в Москве было лучше со снабжением потому, что их там не было.) Недоволен был один Зиновьев; он был в отчаянии, ломал руки и умолял не бросать его одного. Но постепенно и он успокоился, подумав, что теперь сможет завести в Петрограде любые порядки, какие ему вздумается, и если утирал слезы, прощаясь на вокзале с отъезжающими товарищами, то не от чистого сердца, а просто для приличия.

За несколько дней до переезда Дзержинский наконец решился осуществить одно мероприятие, с которым по самому ему неясным причинам тянул достаточно долго. Речь шла о великом князе Михаиле, так подло обманувшем его доверие. И вообще с Романовыми нужно было что-то делать. Но он не хотел торопиться...