Читать интересную книгу Московские эбани - Елена Сулима

Он уже понял, чем ближе он узнавал женщину — тем понятней и примитивней казалась она. А он не из тех мужчин, что любят глазами, потому как заповедь Экзюпери, хотя он и не обладает подростковой сентиментальностью, все равно однажды и навсегда стала основополагающей в его общении с женщинами. "Зорко одно лишь сердце".

Однако до неё сердце его словно находилось в тумане, может быть и в пьяном дурмане, но это уже все равно. Когда он понял это, то вдруг увидел её как маяк в тумане, и сразу отказался от болтания по воле волн. Он же помнит, как говорила про аборигенов, которым не следует ждать бус от пришельцев, а самим ладить паруса. Вот и начал.

Поэтому и поехал за её картинами в Тайланд. Не как в страну туризма, а как в её страну, искал её там, но ничего такого особенного вроде не увидел и вдруг обнаружил в сумрачной утренней дымке обыкновенное картофельное поле, только при внимательном взгляде, оно оказалось полем ананасов. И он понял, что ты становишься плотно на другую землю — то и ананасы растут так же обыденно, как картошка. А картошка кажется уже чем-то экзотическим. Так и она, Виктория, смотрит на обыденное наше, как на экзотику, но и Таиланд остался лишь в её воспоминания, поэтому и та её страна жизни тоже экзотическое поле только по другую сторону сна. И так и живет она во сне, в своем сне, просыпается идет налево — поле ананасов, засыпает, идет направо — поле картофеля. И нет ей пары на этих полях. Потому что она не человек глинозема. Ей что там, что здесь все едино! Но сон её ей дороже всего!.. Может это и не сон, но он не знает, как назвать иначе то, где она действительно существует, действительно самоценна и свободна. Вот что понял он вдруг. И теперь хочет, чтобы сон их был един. Чтобы они летели по этому сну рука об руку, как на той её картине, что погубила Потапа. Он не упадет, потому что понимает больше, чем Потап, потому что знает, что сила тяжести в ненужном. В том ненужном, которое ни один путешественник не берет с собой в дорогу. Он освободился от него.

— Освободился? Я верю тебе, но знаю, так ли это. Многие собираются, собираются, а потом выходит, что так и не двинулись с места, потому что не могли отказаться от ненужного. Потому что сомневались, в том, что им нужно. А ненужное диктует, потому что боится стать ненужным. Чувствуешь ли ты в себе силы не покориться его диктату?.. — отвечала она ему на выбранном им языке.

— Ты даешь мне эти силы.

— "Ты даешь мне силы". Но… давать тому, кто не способен взять, это все равно, что наполнять бочку Данаид. Поддерживать кого-то можно лишь временно. Поддерживать сильного, равного имеет смысл, слабого — глупо. Он все равно рухнет вниз при любой возможности, да ещё может утащить тебя за собой… Что ты чувствуешь?..

— Я почувствую себя как Икар перед полетом — с одной стороны ясно, что крылья сгорят, и ты разобьешься, а с другой — невозможно не полететь. Я долго маялся, думал, что ещё не готов, ты помнишь, как я он прислал розы с запиской: "Берегись Ассунта!", я боялся, что кто-то другой станет с тобой, я время тянул. Но теперь я готов. Дай мне твою руку.

— Но, милый, как я оторвусь от руля?

— Когда-нибудь я возьму руль в свои руки.

— Ты боишься женщины за рулем?!

— Нет! Тебя нет. Я люблю тебя!

— Вадим, прости, мы приехали в твой район, куда сворачивать?

Он показал рукой и спросил полушепотом

— Ты любишь меня? Правда?!

Она несколько раз кивнула в ответ.

— Ты ради меня бросила даже миллионера. Значит, в правду любишь. Рассуждал он вслух, — Но ты же не любила меня раньше? Что произошло с тобою, что?!

— Я не знаю. Я не могу тебе сказать. Но когда он попросил этот телефон, мне так хотелось дать ему, чтобы как бы откупиться, что ли, и забыть навсегда. Это… да и все, что в последнее время происходило со мною, было столь не выносимо!.. И вдруг ты, ты словно выкупил мою душу у дьявола, не у Билла, у капкана возвращения, потому что возвращаться назад, в отжившую историю нельзя, там смерть, метафизическая смерть твоего я, там не я, а нового ничего не было, потому что не требовало работы сердца. Ты выкупил этим телефоном. И сказал: жизни не жалко. Ты вырвал меня из сгустившегося мрака отсутствия взаимопонимания. Мне нравится с тобою говорить.

— Я сделаю все, чтобы жить тебе со мною нравилось. Перебирайся ко мне. Съездим в Париж, квартиру побольше куплю. Я теперь без тебя не смогу. Но неужели я не нравился тебе раньше?!

— Конечно, меня тянуло к тебе, но я боялась этого притяжения.

Мне казалось, что если я упаду на твое плечо, то, как пропаду — а мне так много нужно было сделать механически… А потом оказалось — чтобы я не делай — все не то, — так занятие.

— Ничего себе занятие — как я знаю, ты квартиру купила. Сделала одну огромную, евроремонт в ней устроила. Я же слышал.

— Но… а дальше что?! Что квартира? Это то, что должно быть и все тут! А дальше что?!

— А дальше ты переедешь ко мне. Квартиру твою мы оставим твоему сыну. Мне ничего от тебя не надо. Ничего!

— Надеюсь, на этот раз ты не потерял ключей?.. — Усмехнулась она мягко, но покровительственно.

Значит, он уже успел объяснить ей, они как сломали ногу, но не помнил когда. Впрочем, это не имело никакого значения. Они летели по мокрому шоссе, словно совершали побег из старого мира, впереди была совсем другая жизнь.

ГЛАВА 50

Она поддерживала его, когда он поднимался на костылях по лестнице. На каждой из её трех, теперь счастливых для него, ступеней он наклонялся над ней и нежно прикасался губами к её затылку, вдыхал аромат её, уже родных ему, пышных волос. Так доковыляли они до лифта.

— Мы поженимся! Ты будешь жить со мной! Всегда со мной! Всегда! сказал он уверенно, хотя и задыхался. Постоял перед дверью, словно решаясь войти в иную, увиденную им в воображении, прекрасную жизнь, повернул ключ в замке.

Они вошли в холл, и ничего больше не сдерживало его. Он оперся о стену и, прижав её к своей груди…

— Ты счастлива?

— Да

— Ты любишь меня?

— Но тебе же так трудно стоять! — еле выговорила Виктория. — Давай я тебя куда-нибудь посажу.

— Но Вика, Викулюшка. Ника моя! Моя! Да! Моя Богиня Победы! У меня там такой бардак, что я даже стесняюсь…

— Да не бойся ты! Все убрано! — послышался из комнаты манерно капризный женский голос.

— Кто там?! — он схватил костыль, желая распахнуть дверь.

— Наверное, мама твоя?.. — Предположила Виктория.

— И ужин готов при свечах, все как заказано. — Снова донеслось из комнаты.

Он подобрался на костылях к двери и толкнул её кулаком. В полумраке комнаты в глаза сразу бросался празднично накрытый стол, на столе стояли длинные свечи, боком за столом у стены, напротив двери, сидела Марианна.

— Что… что ты здесь делаешь? — вошел он и сразу плюхнулся на стул, спиною к двери. Стараясь загородить Виктории, вход в комнату, словно окаменел, — обернуться не мог, не мог объясниться. И только чувствовал затылком, как Виктория застыла за ним.

"Это, наверное, его мать такая. Вполне сходится с описанием о том, что я слышала" — думала Виктория, разглядывая Марианну, невыгодно освещенную светом свечей, отчего пухлое её личико казалось одутловатом. Тени утрировали на нем отечность под глазами, носогубные складки стали резче… — "Конечно же — мать. Разве современная женщина водрузила бы на голову такой бант? И голос такой, что, наверное, она действительно без щиколоток и запястий. А она неплохо выглядит для своего возраста. Я представляла её гораздо более неприятной…" — и Виктория, вспомнив про то, что слышала о её упорном и наезжающем, словно танк, характере, взяла себя в руки, и бодрым голосом сказала:

— Здравствуйте. Меня зовут Виктория. — И, получив в ответ лишь кивок головы, украшенной идиотским огромным, розовым бантом, обошла молчащего Вадима, оглянулась, увидела ещё один стул приставленный к подоконнику, поставила его напротив женщины и села за стол.

"Вот и приехали. — Подумала Виктория. — Начинаются семейные разборки. Сейчас я натолкнусь на ревность матери. Я сама мать и если она думает, что ей все можно и она всегда права, потому что она мать, то покажу ей, что она не права. Я не позволю ей не уважать по праву матери Вадима, я не позволю наезжать на себя. Но стол накрыт… Почему накрыт стол? Может, они заранее рассчитали мое поведение, и я попалась… попалась на смотрины?!.. Ужасно глупо все получается".

— Я художник. — Представилась Вика внимательно разглядывающей её женщине.

— Знаю я, какие ты художества выписываешь! Художница она! Других Вадим к нам и не водит! Вот сейчас мы и займемся совместным творчеством!.. Женщина потерла руки и налила себе в бокал шампанского из открытой заранее бутылки.

Виктория удивленно посмотрела на Вадима. Она уже поняла, что это не его мать. "Но может быть сестра?! Неужели жена?.."

— Что ты здесь делаешь, Марианна? — глухо повторил Вадим. Выглядел он подавленным и растерянным, словно нашкодивший мальчик. По опыту и рассказам знакомых он мог представить себе, на что способна эта незваная гостья, тем более, если она решилась на такое, что выкрала ключ (вот куда он пропал!) и в наглую явилась к нему. Он боялся, что одним неосторожным словом, одним неосторожным движением, (а какие у него могли быть движения при сломанной ноге?), возбудит в ней такую ненависть, что она просто по бытовому, как это постоянно показывают по телевизору, в передаче "Петровка 38" изувечит ничего неподозревающую Викторию.