– Капитулировать? – не поверил ушам тевтон. – Вы мне предлагаете капитулировать?! Моравия будет нашей в течение двадцати четырех часов! – И рассмеялся громко и заливисто, как смеется человек, услышавший действительно смешную шутку.
– Так точно, господин офицер, капитулировать, – гнул свое Саблин, обвиснув на канате ринга. Слова давались ему с большим трудом, разбитые губы нещадно саднило. – У меня тоже приказ командования: воспрепятствовать попытке вашего подразделения пересечь границу Чехословакии любыми возможными способами.
– Вам дважды повезло, поручик. – Гауптман чуть наклонил голову. – Во-первых, я вас не нокаутировал на глазах у подчиненных. Уже за это вы должны быть благодарны. И, во-вторых, из уважения к вам как к мужественному бойцу, я не стану превращать заставу в пылающий факел. При условии, конечно, что пограничники сдадут оружие и построятся в две шеренги. Так мы действительно избежим кровопролития. – Пренебрежение сквозило во взгляде тевтона, он не видел больше в Саблине ни соперника, ни противника. – Солдаты! – повернувшись к подчиненным, зычно крикнул он. – Немедленно вернуться в расположение! Боевая готовность, выступаем!
Их разделяло около двух метров: командира немецкой ударной группы и командира российского гренадерского взвода. Из последних сил Саблин крикнул:
– Карл!
Немец обернулся. Рефлексы у тевтона были что надо: тут же вскинул перчатки к голове, встал в стойку, но в следующий миг поручик оттолкнулся, используя пружинистую натянутость каната, – почти взлетел над рингом и совершенно немыслимым свингом – из-за головы! сверху! используя маховое движение! – обрушил кулак на челюсть германца, пробивая защиту.
Тот рухнул. Саблин повалился на него сверху. В следующий миг Урядников выхватил из сумочки, где держал губки, полотенца и прочую утварь боксерского секунданта, два нагана и, разбросав руки крестом, направил оружие на Гросса и Рунге.
– Лечь! – громовым голосом проорал прапорщик. – Мордой вниз, сучьи дети! Или стреляю!
Может, немцы и не понимали по-русски, но интонации и жесты были достаточно красноречивы. Унтер и фельдфебель легли на ринг рядом с боксерами.
Толпа немецких солдат внизу покачнулась, отхлынула. Движение это было массовым, безотчетным, продиктованным не воинской выучкой или рассудком, но инстинктом напуганной, застигнутой врасплох толпы. Лишь офицер, выхватив «люгер», кричал что-то подчиненным. Но тут обращенная к немцам стенка помоста рухнула наружу, и оттуда – зло и нетерпеливо – высунулись рыла пулеметов ZB.26. Трех из четырех имеющихся.
Четвертый целился во вражеских солдат сверху, с вышки.
Пограничники быстро рассредоточивались, выхватывая припрятанное у помоста оружие, залегали. Количество взятых наизготовку чешских винтовок становилось всё больше с каждой секундой.
– Оружие на землю! Руки вверх! – заорал по-немецки выскочивший как из-под земли надпоручик Милан Блажек.
Вместо этого солдаты продолжали пятиться: защелкали беспорядочные выстрелы, закашляли МП-38. И тогда в дело вступили пулеметы. Первые ряды, попытавшиеся открыть огонь, выкосило как косой. Остальные падали на землю, бросая оружие.
В следующий миг в лесу тяжко ухнуло, среди крон деревьев взметнулся черный жирный султан дыма. Первый взрыв, затем второй, третий… Это рвались немецкие «специальные машины 222» вместе с гаубицами.
Из буковой рощи, от расположения основных сил роты, послышалась короткая перестрелка, но быстро стихла. Пулеметные расчеты гренадеры обезвредили еще при первых выстрелах со стороны нейтральной полосы. Застигнутая врасплох, дезорганизованная рота оказать сопротивления не могла, и сейчас русские выводили оставшихся немецких солдат под дулами автоматов и трофейных пулеметов.
За десять минут всё было кончено. Бойцы ударной группировки вермахта жались на ничейной полосе австрийской бывшей границы, вокруг стояли чешские пограничники с винтовками наперевес. Гауптман Карл Дитмар, сидя на настиле ринга и с трудом отходя от тяжелого нокаута, смотрел на всё это со смертной тоской.
Отдельно лежали на земле укрытые плащ-палатками тела павших – пограничников и гренадеров, чехов и русских – друг подле друга. В нескольких метрах – погибшие немецкие солдаты.
– Герр гауптман, – Саблин подошел к Дитмару, – вас и ваших людей я объявляю военнопленными. Впредь с вами будут обращаться соответственно статусу военнопленных, оговоренных Женевской конвенцией.
Поручик успел умыться, Урядников обработал его избитое лицо, но речь офицеру давалась пока с трудом.
– Ты опять нокаутировал меня, русский. – Немец продолжал смотреть на своих пленных солдат. – Но это не конец нашего поединка, только начало…
– Увидим.
Саблин ждал транспорт из Зноймо для конвоирования пленных. Блажек пошел в избушку – связаться со штабом округа. Заверил, что задержек не будет. Милан находился в радостном, приподнятом настроении – серые глаза блестели, фуражку он залихватски сдвинул набок и постоянно улыбался. Дать отпор штурмовой группе вермахта силами пограничной заставы, пусть даже с помощью русских гренадеров, это было для него событием.
Иван Ильич сидел на ступеньках помоста, дышал, отходил от бани, устроенной ему «гансом» на ринге, когда хлопнула дверь, и надпоручик быстрой походкой направился в его сторону. Что-то изменилось в чешском офицере, Саблин не сразу понял – что. Блажек приблизился.
Улыбки, той чудесной открытой улыбки, что так шла Милану, не было и в помине. Наоборот, губы его сжались, превращая рот в горькую складку. Глаза потускнели, и лицо будто осунулось. Словно офицер заболел неожиданно тяжким недугом.
Он подошел и проговорил севшим, надтреснутым каким-то голосом:
– Прости, Иван, у меня приказ. Час назад Эдвард Бенеш, президент республики Чехословакии, подписал документ, по которому Судеты отходят рейху. Полностью и безвозвратно. Гитлер заявил, что инциденты на границе – если таковые имели место – досадное недоразумение. Вот такой приказ – считать нас всех досадным недоразумением. Оружие немцам вернуть, обеспечить беспрепятственный переход на свою территорию. Помочь собрать погибших.
Чех умолк. Саблин посмотрел на тела под плащ-палатками.
– Наших мы похороним сами, – тихо произнес он. Трое гренадеров навечно останутся в чужой земле – Саблин испытывающе заглянул в лицо надпоручика. – Что у вас тут творится, Милан?
– Предательство, – прошептал тот. – У нас тут творится предательство, Иван. Господь видит, я желал сражаться за Родину. И мои подчиненные, все до последнего воина готовы были сражаться за Родину. Но политики не хотят воевать. Они продают нас, как щенят на блошином рынке в Праге. Мне жаль, что так случилось, Иван, поверь. Мы поможем хоронить твоих бойцов с воинскими почестями, но… У меня приказ – немцев отпустить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});