Читать интересную книгу Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена - Лоренс Стерн

Глава VII

Продолжение истории Лефевра

Только когда дядя Тоби вытряс пепел из третьей трубки, капрал Трим вернулся домой и рапортовал ему следующее.

— Сначала я отчаялся, — сказал капрал, — доставить вашей милости какие-нибудь сведения о бедном больном лейтенанте. — Так он действительно служит в армии? — спросил дядя Тоби. — Да, — отвечал капрал. — А в каком полку? — спросил дядя Тоби. — Я расскажу вашей милости все по порядку, — отвечал капрал, — как сам узнал. — Тогда я, Трим, набью себе новую трубку, — сказал дядя Тоби, — и уж не буду тебя перебивать, пока ты не кончишь; усаживайся поудобнее, Трим, вон там у окошка, и рассказывай все сначала. — Капрал отвесил свой привычный поклон, обыкновенно говоривший так ясно, как только мог сказать поклон: «Ваша милость очень добры ко мне». — После этого он сел, куда ему было велено, и снова начал свой рассказ дяде Тоби почти в тех же самых словах.

— Сначала я было отчаялся, — сказал капрал, — доставить вашей милости какие-нибудь сведения о лейтенанте и о его сыне, потому что когда я спросил, где его слуга, от которого я бы, наверно, разузнал все, о чем удобно было спросить… — Это справедливая оговорка, Трим, — заметил дядя Тоби. — Мне ответили, с позволения вашей милости, что с ним нет слуги, — что он приехал в гостиницу на наемных лошадях, которых на другое же утро отпустил, почувствовав, что не в состоянии следовать дальше (чтобы присоединиться к своему полку, я так думаю). — Если я поправлюсь, мой друг, — сказал он, передавая сыну кошелек с поручением заплатить вознице, — мы наймем лошадей отсюда. — — Но увы, бедный джентльмен никогда отсюда не уедет, — сказала мне хозяйка, — потому что я всю ночь слышала часы смерти[301], — а когда он умрет, мальчик, сын его, тоже умрет: так он убит горем.

— Я слушал этот рассказ, — продолжал капрал, — а в это время мальчик пришел в кухню заказать ломтик хлеба, о котором говорил хозяин. — Только я хочу сам его приготовить для отца, — сказал мальчик. — Позвольте мне избавить вас от этого труда, молодой человек, — сказал я, взяв вилку и предложив ему мой стул у огня на то время, что я буду поджаривать его ломтик. — Я думаю, сэр, — с большой скромностью сказал он, — что я сумею ему лучше угодить.

— Я уверен, — сказал я, — что его милости этот ломтик не покажется хуже, если его поджарит старый солдат. — Мальчик схватил меня за руку и разрыдался. — Бедняжка, — сказал дядя Тоби, — он вырос в армии, и имя солдата, Трим, прозвучало в его ушах как имя друга. — Жаль, что его нет здесь.

— Во время самых продолжительных переходов, — сказал капрал, — мне никогда так сильно не хотелось обедать, как захотелось заплакать с ним вместе. Что бы это могло со мной быть, с позволения вашей милости? — Ничего, Трим, — сказал дядя Тоби, сморкаясь, — просто ты добрый малый.

— Отдавая ему поджаренный ломтик хлеба, — продолжал капрал, — я счел нужным сказать, что я слуга капитана Шенди и что ваша милость (хоть вы ему и чужой) очень беспокоится о здоровье его отца, — и что все, что есть в вашем доме или в погребе, — (— Ты мог бы прибавить — и в кошельке моем, — сказал дядя Тоби) — все это к его услугам от всего сердца. — Он низко поклонился (вашей милости, конечно), ничего не ответил, — потому что сердце его было переполнено, — и пошел наверх с поджаренным ломтиком хлеба. — Ручаюсь вам, мой дорогой, — сказал я, когда он отворил дверь из кухни, — ваш батюшка поправится. — Священник, помощник мистера Йорика, курил трубку у кухонного очага, — но ни одним словом, ни добрым, ни худым, не утешил мальчика. — По-моему, это нехорошо, — прибавил капрал. — Я тоже так думаю, — сказал дядя Тоби.

— Откушав стакан канарского и ломтик хлеба, лейтенант почувствовал себя немного бодрее и послал в кухню сказать мне, что он рад будет, если минут через десять я к нему поднимусь. — Я полагаю, — сказал хозяин, — он хочет помолиться, — потому что на стуле возле его кровати лежала книга, и когда я затворял двери, то видел, как его сын взял подушечку. —

— А я думал, — сказал священник, — что вы, господа военные, мистер Трим, никогда не молитесь. — Прошедший вечер я слышала, как этот бедный джентльмен молился, и очень горячо, — сказала хозяйка, — собственными ушами слышала, а то бы не поверила. — Солдат, с позволения вашего преподобия, — сказал я, — молится (по собственному почину) так же часто, как и священник, — и когда он сражается за своего короля и за свою жизнь, а также за честь свою, у него есть больше причин помолиться, чем у кого-нибудь на свете. — Ты это хорошо сказал, Трим, — сказал дядя Тоби. — Но когда солдат, — сказал я, — с позволения вашего преподобия, простоял двенадцать часов подряд в траншеях, по колени в холодной воде, — или промаялся, — сказал я, — несколько месяцев сряду в долгих и опасных переходах, — подвергаясь нечаянным нападениям с тыла сегодня — и сам нападая на других завтра; — отряжаемый туда — направляемый контрприказом сюда; — проведя одну ночь напролет под ружьем, — а другую — поднятый в одной рубашке внезапной тревогой; — продрогший до мозга костей, — не имея, может быть, соломы в своей палатке, чтобы стать на колени, — солдат поневоле молится, как и когда придется. — Я считаю, — сказал я, — потому что обижен был за честь армии, — прибавил капрал, — я считаю, с позволения вашего преподобия, — сказал я, — что когда солдат находит время для молитвы, — он молится так же усердно, как и поп, — хотя и без всяких его кривляний и лицемерия. — Ты этого не должен был говорить, Трим, — сказал дядя Тоби, — ибо только одному богу ведомо, кто лицемер и кто не лицемер: — в день большого генерального смотра всех нас, капрал, на Страшном суде (и не раньше того) видно будет, кто исполнял свой долг на этом свете и кто не исполнял; и мы получим повышение, Трим, по заслугам. — Я надеюсь, получим, — сказал Трим. — Так обещано в Священном писании, — сказал дядя Тоби, — вот завтра я тебе покажу. — А до тех пор, Трим, будем уповать на благость и нелицеприятие вседержителя, на то, что если мы исполняли свой долг на этом свете, — у нас не спросят, в красном или в черном кафтане мы его исполняли. — Надеюсь, что не спросят, — сказал капрал. — Однако же рассказывай дальше, Трим, — сказал дядя Тоби.

— Когда я взошел наверх, — продолжал капрал, — в комнату лейтенанта, что я сделал не прежде, как по истечении десяти минут, — он лежал в постели, облокотясь на подушку и подперев голову рукой, а возле него виден был чистый белый батистовый платок. — Мальчик как раз нагнулся, чтобы поднять с пола подушечку, на которой он, я так думаю, стоял на коленях, — книга лежала на постели, — и когда он выпрямился, держа в одной руке подушечку, то другой рукой взял книгу, чтобы и ее убрать одновременно. — Оставь ее здесь, мой друг, — сказал лейтенант.

— Он заговорил со мной, только когда я подошел к самой кровати. — Если вы слуга капитана Шенди, — сказал он, — так поблагодарите, пожалуйста, вашего господина от меня и от моего мальчика за его доброту и внимание ко мне. — Если он служил в полку Ливна… — проговорил лейтенант. — Я сказал ему, что ваша милость, точно, служили в этом полку. — Так я, — сказал он, — совершил с ним три кампании во Фландрии и помню его — но я не имел чести быть с ним знакомым, и очень возможно, что он меня не знает. — Все-таки передайте ему, что несчастный, которого он так почтил своей добротой, это — некто Лефевр, лейтенант полка Энгеса, — впрочем, он меня не знает, — повторил он задумчиво. — Или знает, пожалуй, только мою историю, — прибавил он. — Послушайте, скажите капитану, что я тот самый прапорщик, жена которого так ужасно погибла под Бредой от ружейного выстрела, покоясь в моих объятиях у меня в палатке. — Я очень хорошо помню эту несчастную историю, с позволения вашей милости, — сказал я. — В самом деле? — спросил он, вытирая глаза платком, — как же мне ее тогда не помнить? — Сказав это, он достал из-за пазухи колечко, как видно висевшее у него на шее на черной ленте, и дважды его поцеловал. — Подойди сюда, Билли, — сказал он. — Мальчик подбежал к кровати — и, упав на колени, взял в руку кольцо и тоже его поцеловал — потом поцеловал отца, сел на кровать и заплакал.

— Как жаль, — сказал дядя Тоби с глубоким вздохом, — как жаль, Трим, что я не уснул.

— Ваша милость, — отвечал капрал, — слишком опечалены; — разрешите налить вашей милости стаканчик канарского к трубке. — Налей, Трим, — сказал дядя Тоби.

— Я помню, — сказал дядя Тоби, снова вздохнув, — хорошо помню эту историю прапорщика и его жены, и особенно врезалось мне в память одно опущенное им из скромности обстоятельство: — то, что и его и ее по какому-то случаю (забыл по какому) все в нашем полку очень жалели; — однако кончай твою повесть. — Она уже окончена, — сказал капрал, — потому что я не мог дольше оставаться — и пожелал его милости покойной ночи; молодой Лефевр поднялся с кровати и проводил меня до конца лестницы; и когда мы спускались, сказал мне, что они прибыли из Ирландии и едут к своему полку во Фландрию. — Но увы, — сказал капрал, — лейтенант уже совершил свой земной путь, — Так что же тогда станется с его бедным мальчиком? — воскликнул дядя Тоби.